Page 501 - Тихий Дон

на колени.
— Маманя! Милушка! Ты чего?! — не своим голосом вскрикнула Наталья, пытаясь
поднять отяжелевшее тело-матери.
Вместо ответа Лукинична стукнулась головой о земляной пол, глухо, надорванно
заголосила по мертвому:
— И ро-ди-мый ты мо-о-ой! И на кого же ты нас… поки-и-нул!..
Бабы так дружно взревелись, так взвизжались детишки, что Петро, ухватив с печурки
кисет, стремглав вылетел в сенцы. Он уже догадался, в чем дело. Постоял, покурил на
крыльце. В курене умолкли воющие голоса, и Петро, неся на спине неприятный озноб, вошел
в кухню. Лукинична, не отрывая от лица мокрого, хоть выжми, платка, причитала:
— Расстрелили нашего Мирона Григорича!.. Нету в живых сокола!.. Остались мы
сиротами!.. Нас теперя и куры загребут!.. — И снова перешла на волчий голос: — Закрылись
его глазыньки!.. Не видать им белого све-е-та!..
Дарья отпаивала сомлевшую Наталью водой, Ильинична завеской сушила щеки. Из
горницы, где отлеживался больной Пантелей Прокофьевич, слышался кашель и
скрежещущий стон.
— Ради господа Христа, сват! Ради создателя, родимушка, съезди ты в Вешки, привези
нам его хучь мертвого! — Лукинична хватала руки Петра, обезумело прижимала их к
груди. — Привези его… Ох, царица милостивая! Ох, не хочу я, что он там сгниет
непохороненный!
— Что ты, что ты, сваха! — как от зачумленной, отступал от нее Петро. — Мысленное
дело — добыть его? Мне своя жизня дороже! Где же я его там найду?
— Не откажи, Петюшка! Ради Христа! Ради Христа!..
Петро изжевал усы и под конец согласился. Решил заехать в Вешенской к знакомому
казаку и при его помощи попытаться выручить труп Мирона Григорьевича. Выехал он в
ночь. По хутору зажглись огни, и в каждом курене уже гудела новость: «Казаков
расстреляли!»
Остановился Петро возле новой церкви у отцовского полчанина, попросил его помочь
вырыть труп свата. Тот охотно согласился.
— Пойдем. Знаю, где это место. И неглубоко зарывают. Только как его найдешь? Там
ить он не один. Вчера двенадцать палачей расстреляли, какие казнили наших при кадетской
власти. Только уговор: посля постановишь четверть самогону? Ладно?
В полночь, захватив лопаты и ручные, для выделки кизяка, носилки, они пошли краем
станицы через кладбище к соснам, около которых приводились в исполнение приговоры.
Схватывался снежок. Краснотал, опушенный инеем, хрустел под ногами. Петро
прислушивался к каждому звуку и клял в душе свою поездку, Лукиничну и даже покойного
свата. Около первого квартала соснового молодняка, за высоким песчаным буруном казак
стал.
— Где-то тут, поблизу…
Прошли еще шагов сто. Шайка станичных собак подалась от них с воем и брехом.
Петро бросил носилки, хрипло шепнул:
— Пойдем назад! Ну его к…! Не один черт, где ему лежать? Ох, связался… Упросила,
нечистая сила!
— Чего же ты оробел? Пойдем! — посмеивался казак.
Дошли. Около раскидистого застарелого куста краснотала снег был плотно умят,
смешан с песком. От него лучами расходились людские следы и низаная мережка
собачьих…
…Петро по рыжеватой бороде угадал Мирона Григорьевича. Он вытащил свата за
кушак, взвалил туловище на носилки. Казак, покашливая, закидывал яму; прилаживаясь к
ручкам носилок, недовольно бормотал:
— Надо бы подъехать на санях к соснам. То-то дураки мы! В нем, в кабане, добрых
пять пудов. А по снегу стрямко идтить.