Page 506 - Тихий Дон

немедленно арестованы и доставлены в округ. А третий — как только подымется
на ноги».

Собрание несколько мгновений помолчало, а потом взорвалось криками:
— Неверно!
— Брешешь! Говорили они против власти!
— За такие подобные следовает!
— В зубы им заглядать, что ли?
— Наговоры на них!
И Штокман заговорил вновь. Его слушали, будто и внимательно и даже покрикивали с
одобрением, но когда в конце он поставил вопрос о распределении имущества бежавших с
белыми — ответили молчанием.
— Чего ж вы воды в рот набрали? — досадуя, спросил Иван Алексеевич.
Толпа покатилась к выходу, как просыпанная дробь. Один из беднейших, Семка, по
прозвищу Чугун, было нерешительно подался вперед, но потом одумался и махнул
варежкой:
— Хозяева придут, опосля глазами моргай…
Штокман пытался уговаривать, чтобы не расходились, а Кошевой, мучнисто побелев,
шепнул Ивану Алексеевичу:
— Я говорил — не будут брать. Это имущество лучше спалить теперя, чем им
отдавать!..

XXV

Кошевой, задумчиво похлопывая плеткой по голенищу, уронив голову, медленно
всходил по порожкам моховского дома. Около дверей в коридоре, прямо на полу, лежали в
куче седла. Кто-то, видно, недавно приехал: на одном из стремян еще не стаял
спрессованный подошвой всадника, желтый от навоза комок снега; под ним мерцала лужица
воды. Все это Кошевой видел, ступая по измызганному полу террасы. Глаза его скользили по
голубой резной решетке с выщербленными ребрами, по пушистому настилу инея, сиреневой
каемкой лежавшему близ стены; мельком взглянул он и на окна, запотевшие изнутри,
мутные, как бычачий пузырь. Но все то, что он видел, в сознании не фиксировалось,
скользило невнятно, расплывчато, как во сне. Жалость и ненависть к Григорию Мелехову
переплели Мишкино простое сердце…
В передней ревкома густо воняло табаком, конской сбруей, талым снегом. Горничная,
одна из прислуги, оставшаяся в доме после бегства Моховых за Донец, топила голландскую
печь. В соседней комнате громко смеялись милиционеры. «Чудно им! Веселость нашли…»
— обиженно подумал Кошевой, шагая мимо, и уже с досадой в последний раз хлопнул
плеткой по голенищу, без стука вошел в угловую комнату.
Иван Алексеевич в распахнутой ватной теплушке сидел за письменным столом. Черная
папаха его была лихо сдвинута набекрень, а потное лицо — устало и озабоченно. Рядом с
ним на подоконнике, все в той же длинной кавалерийской шинели, сидел Штокман. Он
встретил Кошевого улыбкой, жестом пригласил сесть рядом:
— Ну как, Михаил? Садись.
Кошевой сел, разбросав ноги. Любознательно-спокойный голос Штокмана
подействовал на него отрезвляюще.
— Слыхал я от верного человека… Вчера вечером Григорий Мелехов приехал домой.
Но к ним я не заходил.
— Что ты думаешь по этому поводу?
Штокман сворачивал папироску и изредка вкось поглядывал на Ивана Алексеевича,
выжидая ответа.
— Посадить его в подвал или как? — часто мигая, нерешительно спросил Иван