Page 508 - Тихий Дон

вставал багровый месяц. Он скупо светил, не затмевая фосфорического света звезд.
По дороге на Сингин ехали шесть конников. Лошади бежали рысцой. Рядом с
Кошевым трясся в драгунском седле Штокман. Высокий гнедой донец под ним все время
взыгрывал, ловчился укусить всадника за колено. Штокман с невозмутимым видом
рассказывал какую-то смешную историю, а Мишка, припадая к луке, смеялся детским,
заливчатым смехом, захлебываясь и икая, и все норовил заглянуть под башлык Штокману, в
его суровые стерегущие глаза.
Тщательный обыск на Сингином не дал никаких результатов.

XXVI

Григория заставили из Боковской ехать в Чернышевскую. Вернулся он через полторы
недели. А за два дня до его приезда арестовали отца. Пантелей Прокофьевич только что
начал ходить после тифа. Встал еще больше поседевший, мослаковатый, как конский скелет.
Серебристый каракуль волос лез, будто избитый молью, борода свалялась и была по краям
сплошь намылена сединой.
Милиционер увел его, дав на сборы десять минут. Посадили Прокофьевича — перед
отправкой в Вешенскую — в моховский подвал. Кроме него, в подвале, густо пропахшем
анисовыми яблоками, сидели еще девять стариков и один почетный судья.
Петро сообщил эту новость Григорию и — не успел еще тот в ворота въехать —
посоветовал:
— Ты, браток, поворачивай оглобли… Про тебя пытали, когда приедешь. Поди
посогрейся, детишков повидай, а посля давай я тебя отвезу на Рыбный хутор, там
прихоронишься и перегодишь время. Будут спрашивать, скажу — уехал на Сингин к тетке. У
нас ить семерых прислонили к стенке, слыхал? Как бы отцу такая линия не вышла… А про
тебя и гутарить нечего!
Посидел Григорий в кухне с полчаса, а потом, оседлав своего коня, в ночь ускакал на
Рыбный. Дальний родственник Мелеховых, радушный казак, спрятал Григория в прикладке
кизяков. Там он и прожил двое суток, выползая из своего логова только по ночам.

XXVII

На второй день после приезда с Сингина Кошевой отправился в Вешенскую узнать,
когда будет собрание комячейки. Он, Иван Алексеевич, Емельян, Давыдка и Филька решили
оформить свою партийную принадлежность.
Мишка вез с собой последнюю партию сданного казаками оружия, найденный в
школьном дворе пулемет и письмо Штокмана председателю окружного ревкома. На пути в
Вешенскую в займище поднимали зайцев. За год войны столько развелось их и так много
набрело кочевых, что попадались они на каждом шагу. Как желтый султан куги — так и
заячье кобло. От скрипа саней вскочит серый с белым подпудником заяц и, мигая
отороченным черной опушкой хвостом, пойдет щелкать целиной. Емельян, правивший
конями, бросал вожжи, люто орал:
— Бей! А ну, резани его!
Мишка прыгал с саней, с колена выпускал вслед серому катучему комку обойму,
разочарованно смотрел, как пули схватывали вокруг него белое крошево снега, а комок
наддавал ходу, с разлету обивал с бурьяна снежный покров и скрывался в чаще.
…В ревкоме шла бестолковая сутолочь. Люди потревоженно бегали, подъезжали
верховые нарочные, улицы поражали малолюдьем. Мишка, не понимавший причины
беспокойной суетни, был удивлен. Письмо Штокмана заместитель председателя рассеянно
сунул в карман, на вопрос, будет ли ответ, сурово буркнул:
— Отвяжись, ну тебя к черту! Не до вас!
По площади сновали красноармейцы караульной роты. Проехала, пыхая дымком,