Page 531 - Тихий Дон

становилось в полушубках и теплых чекменях.
Вел Григорий полк летним шляхом. Вдали, за распятьем ветряка, разворачивались в
лаву эскадроны красных: возле хутора Свиридова начинался бой.
Еще не умел Григорий, как полагалось ему, руководить со стороны. Он сам водил в бой
сотни вешенцев, затыкал ими самые опасные места. И бой вершился без общего управления.
Каждый полк, нарушая предварительный сговор, действовал в зависимости от того, как
складывались обстоятельства.
Фронта не было. Это давало возможность широкого разворота в маневрировании.
Обилие конницы (в отряде Григория она преобладала) было важным преимуществом.
Используя это преимущество, Григорий решил вести войну «казачьим» способом:
охватывать фланги, заходить в тыл, громить обозы, тревожить и деморализовать красных
ночными набегами.
Но под Свиридовом решил он действовать иначе: крупной рысью вывел на позиции
сотни, одну из них оставил в хуторе, приказал спешиться, залечь в левадах в засаду,
предварительно отправив коноводов в глубь хутора во дворы, а с двумя остальными
выскочил на пригорок в полуверсте от ветряка и помалу ввязался в бой.
Против него было побольше двух эскадронов красной кавалерии. Это не были хоперцы,
так как в бинокль Григорий видел маштаковатых, не донских коньков с подрезанными
хвостами, а казаки хвостов коням никогда не резали, не срамили лошадиной красоты.
Следовательно, наступал или 13-й кавалерийский, или вновь подошедшие части.
Григорий с пригорка рассматривал местность в бинокль. С седла всегда просторней
казалась ему земля, и уверенней чувствовал он себя, когда носки сапог покоились в
стременах.
Он видел, как той стороной реки Чира бугром двигалась бурая длинная колонна в три с
половиной тысячи казаков. Она, медленно извиваясь, поднималась в гору, уходила на север,
на грань Еланского и Усть-Хоперского юртов, чтобы там встретить наступающего от
Усть-Медведицы противника и помочь изнемогавшим в борьбе еланцам.
Версты полторы расстояния отделяло Григория от готовившейся к атаке лавы красных.
Григорий торопливо — по старому образцу — развернул свои сотни. Пики были не у всех
казаков, но те, у кого они были, выдвинулись в первую шеренгу, отъехали саженей на десять
вперед. Григорий выскакал вперед первой шеренги, стал вполоборота, вынул шашку.
— Тихой рысью марш!
В первую минуту под ним споткнулся конь, попав ногой в заваленную снегом сурчину.
Григорий выправился в седле, побледнел от злости и сильно ударил коня шашкой плашмя.
Под ним был добрый, взятый у одного из вешенских, строевой резвач, но Григорий
относился к нему с затаенной недоверчивостью. Он знал, что конь за два дня не мог
привыкнуть к нему, да и сам не изучил его повадок и характера, — боялся, что не будет
чужой конь понимать его сразу, с крохотного движения поводьями так, как понимал свой,
убитый под Чистяковкой. После того как удар шашки взгорячил коня, и он, не слушаясь
поводьев, захватил в намет, Григорий внутренне похолодел и даже чуть растерялся.
«Подведет он меня!» — полохнулась колючая мысль. Но чем дальше и ровнее стлался в
машистом намете конь, чем больше повиновался он еле заметному движению руки,
направлявшей его бег, тем увереннее и холоднее становился Григорий. На секунду
оторвавшись взглядом от двигавшейся навстречу качкой раздробившейся лавы противника,
скользнул он глазами по шее коня. Рыжие конские уши были плотно и зло прижаты, шея,
вытянутая, как на плаху, ритмически вздрагивала. Григорий выпрямился в седле, жадно
набрал в легкие воздуха, глубоко просунул сапоги в стремена, оглянулся. Сколько раз он
видел позади себя грохочущую, слитую из всадников и лошадей лавину, и каждый раз его
сердце сжималось страхом перед надвигающимся и каким-то необъяснимым чувством
дикого, животного возбуждения. От момента, когда он выпускал лошадь, и до того, пока
дорывался до противника, был неуловимый миг внутреннего преображения. Разум,
хладнокровие, расчетливость — все покидало Григория в этот страшный миг, и один