Page 533 - Тихий Дон
P. 533
Григорий не видел еще всадника, но видел горбатый спуск шашки, темные долы ее. Изо всей
силы дернул Григорий поводья, принял и отвел удар, — забирая в руку правый повод,
рубанул по склоненной подбритой красной шее.
Он первый выскакал из раздерганной, смешавшейся толпы. В глазах — копошащаяся
куча конных. На ладони — нервный зуд. Кинул шашку в ножны, рванул маузер, тронул коня
назад уже во весь мах. За ним устремились казаки. Сотни шли врассыпь. То там, то сям
виднелись папахи и малахаи с белыми перевязками, припавшие к лошадиным шеям. Сбоку
от Григория скакал знакомый урядник в лисьем треухе, в защитном полушубке. У него
разрублены ухо и щека до самого подбородка. На груди будто корзину спелой вишни
раздавили. Зубы оскалены и залиты красным.
Красноармейцы, дрогнувшие и наполовину тоже обратившиеся в бегство, повернули
лошадей. Отступление казаков распалило их на погоню. Однако приотставшего казака как
ветром снесло с лошади и лошадьми втолочило в снег. Вот-вот хутор, черные купы садов,
часовенка на пригорочке, широкий проулок. До плетней левады, где лежала в засаде сотня,
осталось не более ста саженей… С конских спин — мыло и кровь. Григорий, на скаку
яростно жавший спуск маузера, сунул отказавшееся служить оружие в коробку (патрон
пошел наперекос), грозно крикнул:
— Делись!!!
Слитная струя казачьих сотен, как стремя реки, наткнувшееся на утес, плавно
разлилась на два рукава, обнажив красноармейскую лаву. По ней из-за плетня сотня,
лежавшая в засаде, полыхнула залпом, другим, третьим… Крик! Лошадь с красноармейцем
зашкобырдала через голову. У другой колени подогнулись, морда по уши в снег. С седел
сорвали пули еще трех или четырех красноармейцев. Пока на всем скаку остальные, грудясь,
повернули лошадей, по ним расстреляли по обойме и умолкли. Григорий только что успел
крикнуть сорвавшимся голосом: «Со-о-от-ни!..» — как тысячи конских ног, взрыхляя на
крутом повороте снег, повернулись и пошли вдогон. Но преследовали казаки неохотно:
пристали кони. Версты через полторы вернулись. Раздели убитых красноармейцев,
расседлали убитых лошадей. Трех раненых добивал безрукий Алешка Шамиль. Он ставил их
лицом к плетню, рубил по очереди. После долго возле дорубленных толпились казаки,
курили, рассматривали трупы. У всех трех одинаковые были приметы: туловища развалены
наискось от ключицы до пояса.
— Из трех шестерых сделал, — хвастался Алешка, мигая глазом, дергая щекой.
Его подобострастно угощали табаком, смотрели с нескрываемым уважением на
небольшой Алешкин кулак величиной с ядреную тыкву-травянку, на выпуклый заслон
груди, распиравшей чекмень.
У плетня, покрытые шинелями, дрожали мокрые кони. Казаки подтягивали подпруги.
На проулке у колодца в свою очередь стояли за водой. Многие в поводу вели усталых,
волочащих ноги лошадей.
Григорий уехал с Прохором и пятью казаками вперед. Словно повязка свалилась у него
с глаз. Опять, как и перед атакой, увидел он светившее миру солнце, притаявший снег возле
прикладков соломы, слышал весеннее чулюканье воробьев по хутору, ощущал тончайшие
запахи ставшей на порог дней весны. Жизнь вернулась к нему не поблекшая, не
состарившаяся от пролитой недавно крови, а еще более манящая скупыми и обманчивыми
радостями. На черном фоне оттаявшей земли всегда заманчивей и ярче белеет оставшийся
кусочек снега…
XXXVIII
Полой водой взбугрилось и разлилось восстание, затопило все Обдонье, задонские
степные края на четыреста верст в окружности. Двадцать пять тысяч казаков сели на конь.
Десять тысяч пехоты выстачили хутора Верхнедонского округа.
Война принимала формы, досель не виданные. Где-то около Донца держала фронт