Page 533 - Тихий Дон
P. 533

Григорий не видел еще всадника, но видел горбатый спуск шашки, темные долы ее. Изо всей
               силы  дернул  Григорий  поводья,  принял  и  отвел  удар, —  забирая  в  руку  правый  повод,
               рубанул по склоненной подбритой красной шее.
                     Он первый выскакал из раздерганной, смешавшейся толпы. В глазах  — копошащаяся
               куча конных. На ладони — нервный зуд. Кинул шашку в ножны, рванул маузер, тронул коня
               назад  уже  во  весь  мах.  За  ним  устремились  казаки.  Сотни  шли  врассыпь.  То  там,  то  сям
               виднелись папахи и малахаи с белыми перевязками, припавшие к лошадиным шеям. Сбоку
               от  Григория  скакал  знакомый  урядник  в  лисьем  треухе,  в  защитном  полушубке.  У  него
               разрублены  ухо  и  щека  до  самого  подбородка.  На  груди  будто  корзину  спелой  вишни
               раздавили. Зубы оскалены и залиты красным.
                     Красноармейцы,  дрогнувшие  и  наполовину  тоже обратившиеся  в  бегство,  повернули
               лошадей. Отступление казаков распалило их на погоню. Однако приотставшего казака как
               ветром снесло с лошади и лошадьми втолочило в снег. Вот-вот хутор, черные купы садов,
               часовенка на пригорочке, широкий проулок. До плетней левады, где лежала в засаде сотня,
               осталось  не  более  ста  саженей…  С  конских  спин  —  мыло  и  кровь.  Григорий,  на  скаку
               яростно  жавший  спуск  маузера,  сунул  отказавшееся  служить  оружие  в  коробку  (патрон
               пошел наперекос), грозно крикнул:
                     — Делись!!!
                     Слитная  струя  казачьих  сотен,  как  стремя  реки,  наткнувшееся  на  утес,  плавно
               разлилась  на  два  рукава,  обнажив  красноармейскую  лаву.  По  ней  из-за  плетня  сотня,
               лежавшая в засаде, полыхнула залпом, другим, третьим… Крик! Лошадь с красноармейцем
               зашкобырдала  через  голову.  У  другой  колени  подогнулись,  морда  по  уши  в  снег.  С  седел
               сорвали пули еще трех или четырех красноармейцев. Пока на всем скаку остальные, грудясь,
               повернули лошадей, по ним расстреляли по обойме и умолкли. Григорий только что успел
               крикнуть  сорвавшимся  голосом:  «Со-о-от-ни!..»  —  как  тысячи  конских  ног,  взрыхляя  на
               крутом  повороте  снег,  повернулись  и  пошли  вдогон.  Но  преследовали  казаки  неохотно:
               пристали  кони.  Версты  через  полторы  вернулись.  Раздели  убитых  красноармейцев,
               расседлали убитых лошадей. Трех раненых добивал безрукий Алешка Шамиль. Он ставил их
               лицом  к  плетню,  рубил  по  очереди.  После  долго  возле  дорубленных  толпились  казаки,
               курили, рассматривали трупы. У всех трех одинаковые были приметы: туловища развалены
               наискось от ключицы до пояса.
                     — Из трех шестерых сделал, — хвастался Алешка, мигая глазом, дергая щекой.
                     Его  подобострастно  угощали  табаком,  смотрели  с  нескрываемым  уважением  на
               небольшой  Алешкин  кулак  величиной  с  ядреную  тыкву-травянку,  на  выпуклый  заслон
               груди, распиравшей чекмень.
                     У плетня, покрытые шинелями, дрожали мокрые кони. Казаки подтягивали подпруги.
               На  проулке  у  колодца  в  свою  очередь  стояли  за  водой.  Многие  в  поводу  вели  усталых,
               волочащих ноги лошадей.
                     Григорий уехал с Прохором и пятью казаками вперед. Словно повязка свалилась у него
               с глаз. Опять, как и перед атакой, увидел он светившее миру солнце, притаявший снег возле
               прикладков  соломы,  слышал весеннее  чулюканье  воробьев  по  хутору,  ощущал  тончайшие
               запахи  ставшей  на  порог  дней  весны.  Жизнь  вернулась  к  нему  не  поблекшая,  не
               состарившаяся от пролитой недавно крови, а еще более манящая скупыми и обманчивыми
               радостями. На черном фоне оттаявшей земли всегда заманчивей и ярче белеет оставшийся
               кусочек снега…

                                                          XXXVIII

                     Полой  водой  взбугрилось  и  разлилось  восстание,  затопило  все  Обдонье,  задонские
               степные края на четыреста верст в окружности. Двадцать пять тысяч казаков сели на конь.
               Десять тысяч пехоты выстачили хутора Верхнедонского округа.
                     Война  принимала  формы,  досель  не  виданные.  Где-то  около  Донца  держала  фронт
   528   529   530   531   532   533   534   535   536   537   538