Page 532 - Тихий Дон

звериный инстинкт властно и неделимо вступал в управление его волей. Если бы кто мог
посмотреть на Григория со стороны в час атаки, тот, наверно, думал бы, что движениями его
управляет холодный, не теряющийся ум. Так были они с виду уверенны, выверенны и
расчетливы.
Расстояние между обеими сторонами сокращалось с облегчающей быстротой.
Крупнели фигуры всадников, лошадей. Короткий кусок бурьянистой, засыпанной снегом
хуторской толоки, бывшей между двумя конными лавами, поглощался конскими копытами.
Григорий приметил одного всадника, скакавшего впереди своего эскадрона примерно на три
лошадиных корпуса. Караковый рослый конь под ним шел куцым волчьим скоком. Всадник
шевелил в воздухе офицерской саблей, серебряные ножны болтались и бились о стремя,
огнисто поблескивая на солнце. Через секунду Григорий узнал всадника. Это был
каргинский коммунист из иногородних, Петр Семиглазов. В семнадцатом году с германской
первый пришел он, тогда двадцатичетырехлетний парняга, в невиданных доселе обмотках;
принес с собой большевистские убеждения и твердую фронтовую напористость.
Большевикам он и остался. Служил в Красной Армии и перед восстанием пришел из части
устраивать в станице Советскую власть. Этот-то Семиглазов и скакал на Григория, уверенно
правя конем, картинно потрясая отобранной при обыске, годной лишь для парадов
офицерской саблей.
Оскалив плотно стиснутые зубы, Григорий приподнял поводья, и конь послушно
наддал ходу.
Был у Григория один, ему лишь свойственный маневр, который применял он в атаке.
Он прибегал к нему, когда чутьем и взглядом распознавал сильного противника, или тогда,
когда хотел сразить наверняка, насмерть, сразить одним ударом, во что бы то ни стало. С
детства Григорий был левшой. Он и ложку брал левой рукой и крестился ею же. Жестоко
бивал его за это Пантелей Прокофьевич, даже ребятишки-сверстники прозвали его
«Гришка-левша». Побои и ругань, надо думать, возымели действие на малолетнего Гришку.
С десяти лет вместе с кличкой «левша» отпала у него привычка заменять правую руку левой.
Но до последнего времени он мог с успехом делать левой все, что делал правой. И левая
была у него даже сильнее. В атаке Григорий пользовался всегда с неизменным успехом этим
преимуществом. Он вел коня на выбранного противника, как и обычно все, заходя слева,
чтобы правой рубить; так же норовил и тот, который должен был сшибиться с Григорием. И
вот, когда до противника оставался какой-нибудь десяток саженей и тот уже чуть
свешивался набок, занося шашку, — Григорий крутым, но мягким поворотом заходил
справа, перебрасывая шашку в левую руку. Обескураженный противник меняет положение,
ему неудобно рубить справа налево, через голову лошади, он теряет уверенность, смерть
дышит ему в лицо… Григорий рушит страшный по силе, режущий удар с потягом.
Со времени, когда Чубатый учил Григория рубке, «баклановскому» удару, ушло много
воды. За две войны Григорий «наломал» руку. Шашкой владеть — не за плугом ходить.
Многое постиг он в технике рубки.
Никогда не продевал кисти в темляк: чтобы легче было кинуть шашку из руки в руку в
короткий, неуловимый миг. Знал он, что при сильном ударе, если неправильный будет у
шашки крен, вырвет ее из руки, а то и кисть вывихнет. Знал прием, очень немногим
дающийся, как еле заметным движением выбить у врага оружие или коротким, несильным
прикосновением парализовать руку. Многое знал Григорий из той науки, что учит
умерщвлять людей холодным оружием.
На рубке лозы от лихого удара падает косо срезанная хворостинка, не дрогнув, не
ворохнув подставки. Мягко воткнется острым концом в песок рядом со стеблем, от которого
отделила ее казачья шашка. Так и калмыковатый красивый Семиглазов опустился под
вздыбившегося коня, тихо сполз с седла, зажимая ладонями наискось разрубленную грудь.
Смертным холодом оделось тело…
Григорий в ту же минуту выпрямился в седле, привстал на стремена. На него слепо
летел, уже не в силах сдержать коня второй. За вскинутой запененной конской мордой