Page 535 - Тихий Дон

ей пешие и конные сотни.
Восстанию не удалось перекинуться в станицу Хоперского и Усть-Медведицкого
округов. Было и там брожение, являлись и оттуда гонцы с просьбами двинуть силы к
Бузулуку и в верховья Хопра, чтобы поднять казаков, но повстанческое командование не
решилось выходить за пределы Верхнедонского округа, зная, что в основной массе хоперцы
подпирают Советскую власть и за оружие не возьмутся. Да и гонцы успехов не сулили,
направдок рассказывая, что недовольных красными по хуторам не так-то много, что
офицеры, оставшиеся по глухим углам Хоперского округа, скрываются, значительных сил,
сочувствующих восстанию, сколотить не могут, так как фронтовики либо дома, либо с
красными, а стариков загнали, как телят в закут, и ни силы, ни прежнего веса они уже не
имеют.
На юге, в волостях, населенных украинцами, красные мобилизовали молодежь, и та с
большой охотой дралась с повстанцами, влившись в полки боевой Богучарской дивизии.
Восстание замкнулось в границах Верхнедонского округа. И все яснее становилось всем,
начиная с повстанческого командования, что долго оборонять родные курени не придется, —
рано или поздно, а Красная Армия, повернувшись от Донца, задавит.
18 марта Григория Мелехова Кудинов вызвал в Вешенскую на совещание. Поручив
командование дивизией своему помощнику Рябчикову, Григорий рано утром о ординарцем
выехал в округ.
В штаб он явился как раз в тот момент, когда Кудинов в присутствии Сафонова вел
переговоры с одним из гонцов Алексеевской станицы. Кудинов, сгорбясь, сидел за
письменным столом, вертел в сухих смуглых пальцах кончик своего кавказского ремешка и,
не поднимая опухлых, гноящихся от бессонных ночей глаз, спрашивал у казака, сидевшего
против него:
— А сами-то вы что? Вы-то чего думаете?
— Оно и мы, конешно… Самим как-то несподручно… Кто его знает, как и что другие.
А тут, знаешь, народ какой? Робеют. И гребтится им, и то ж самое робеют…
— «Гребтится»! «Робеют»! — злобно бледнея, прокричал Кудинов и ерзнул в кресле,
будто жару сыпанули ему на сиденье. — Все вы как красные девки! И хочется, и колется, и
маменька не велит. Ну и ступай в свою Алексеевскую, скажи своим старикам, что мы и
взвода не пошлем в ваш юрт, покуда вы сами не начнете. Нехай вас хучь по одному красные
перевешают!
Багровая рука казачины трудно сдвинула на затылок искристый лисий малахай. По
морщинам лба, как по ерикам вешняя вода, стремительно сыпал пот, короткие белесые
ресницы часто мигали, а глаза смотрели улыбчиво и виновато.
— Оно, конешно, чума вас заставит идтить к нам. Но тут все дело в почине. Дороже
денег этот самый почин…
Григорий, внимательно слушавший разговор, посторонился, — из коридора в комнату
без стука шагнул одетый в дубленый полушубок невысокий черноусый человек. Он
поздоровался с Кудиновым кивком головы, присел к столу, подперев щеку белой ладонью.
Григорий, знавший в лицо всех штабных, видел его впервые, всмотрелся. Тонко очерченное
лицо, смуглое, но не обветренное и не тронутое солнцем, мягкая белизна рук,
интеллигентные манеры — все изобличало в нем человека не местного.
Кудинов, указывая глазами на незнакомца, обратился к Григорию:
— Познакомься, Мелехов. Это — товарищ Георгадзе. Он… — и замялся, повертел
черненого серебра бирюльку на пояске, сказал, вставая и обращаясь к гонцу Алексеевской
станицы: — Ну ты, станишник, иди. У нас зараз дела заступают. Езжай домой и слова мои
передай кому следует.
Казак поднялся со стула. Пламенно-рыжий с черными ворсинами лисий малахай почти
достал до потолка. И сразу от широких плеч казака, заслонивших свет, комната стала
маленькой и тесной.
— За помочью прибегал? — обратился Григорий, все еще неприязненно ощущая на