Page 530 - Тихий Дон

необдуманным словом. Грачевский сотенный так и сказал:
— Погоди трошки, Мелехов! Дай подумать. Это ить не палашом секануть. Как бы не
прошибиться.
Он же первый и заговорил.
Григорий выслушал всех внимательно. Мнение большинства высказавшихся сводилось
к тому, чтобы не зарываться далеко даже в случае успеха и вести оборонительную войну.
Впрочем, один из чирцев горячо поддерживал приказ командующего повстанческими
силами, говорил:
— Нам нечего тут топтаться. Пущай Мелехов ведет нас к Донцу. Что вы — ума
решились? Нас кучка, за плечами вся Россия. Как мы могем устоять? Даванут нас — и
пропали! Надо пробиваться! Хучь и чудок у нас патрон, но мы их добудем. Рейду надо дать!
Решайтесь!
— А народ куда денешь? Баб, стариков, детишков?
— Нехай остаются!
— Умная у тебя голова, да дураку досталась!
До этого сидевшие на краю плетня командиры шепотом говорили о подступавшей
весенней пахоте, о том, что станется с хозяйствами, ежели придется идти на прорыв, но
после речи чирца загорланили все. Совещание разом приняло бурный характер
какого-нибудь хуторского схода. Выше остальных поднял голос престарелый казак с
Наполова:
— От своих плетней не пойдем! Я первый уведу свою сотню на хутор! Биться, так
возле куреней, а не чужую жизню спасать!
— Ты мне на горло не наступай! Я рассуждаю, а ты — орать!
— Да что и гутарить!
— Пущай Кудинов сам идет к Донцу!
Григорий, выждав тишины, положил на весы спора решающее слово:
— Фронт будем держать тут! Станет с нами Краснокутская — будем и ее оборонять!
Идтить некуда. Совет покончился. По сотням! Зараз же выступаем на позиции.
Через полчаса, когда густые лавы конницы нескончаемо потекли по улицам, Григорий
остро ощутил горделивую радость: такой массой людей он еще никогда не командовал. Но
рядом с самолюбивой радостью тяжко ворохнулись в нем тревога, терпкая горечь: сумеет ли
он водить так, как надо? Хватит ли у него умения управлять тысячами казаков? Не сотня, а
дивизия была в его подчинении. И ему ли, малограмотному казаку, властвовать над
тысячами жизней и нести за них крестную ответственность. «А главное — против кого веду?
Против народа… Кто же прав?»
Григорий, скрипя зубами, провожал проходившие сомкнутым строем сотни.
Опьяняющая сила власти состарилась и поблекла в его глазах. Тревога, горечь остались,
наваливаясь непереносимой тяжестью, горбя плечи.

XXXVII

Весна отворяла жилы рек. Ядренее становились дни, звучнее нагорные зеленые потоки.
Солнце приметно порыжело, слиняла на нем немощно-желтая окраска. Ости солнечных
лучей стали ворсистей и уже покалывали теплом. В полдень парилась оголенная пахота,
нестерпимо сиял ноздреватый, чешуйчатый снег. Воздух, напитанный пресной влагой, был
густ и духовит.
Спины казакам грело солнце. Подушки седел приятно потеплели, бурые казачьи щеки
увлажнял мокрогубый ветер. Иногда приносил он и холодок с заснеженного бугра. Но тепло
одолевало зиму. По-весеннему яровито взыгрывали кони, сыпался с них линючий волос,
резче колол ноздри конский пот.
Казаки уже подвязывали коням мочалистые хвосты. Уже ненужными болтались на
спинах всадников башлыки верблюжьей шерсти, а под папахами мокрели лбы, и жарковато