Page 707 - Тихий Дон

догадалась, зачем пришла к ней Наталья, и отвечала сдержанно, сухо.
Со слов мужа она все знала о Григории, но, хотя язык у нее и чесался, рассказывать
побоялась, памятуя Прохорово наставление: «Так и знай: скажешь об этом кому хоть слово
— положу тебя головой на дровосеку, язык твой поганый на аршин вытяну и отрублю. Ежли
дойдет слух об этом до Григория — он же меня походя убьет, между делом! А мне одна ты
осточертела, а жизня пока ишо нет. Поняла? Ну и молчи, как дохлая!»
— Аксинью Астахову не доводилось твоему Прохору видать в Вешках? — уже
напрямик спрашивала потерявшая терпение Наталья.
— Откуда ему было ее видать! Разве им там до этого было? Истинный бог, ничего не
знаю, Мироновна, и ты про это у меня хоть не пытай. У моего белесого черта слова путного
не добьешься. Только и разговору знает — подай да прими.
Так ни с чем и ушла еще более раздосадованная и взволнованная Наталья. Но
оставаться в неведении она больше не могла, это и толкнуло ее зайти к Аксинье.
Живя по соседству, они за последние годы часто встречались, молча кланялись друг
дружке, иногда перебрасывались несколькими фразами. Та пора, когда они при встречах, не
здороваясь, обменивались ненавидящими взглядами, прошла; острота взаимной неприязни
смягчилась, и Наталья, идя к Аксинье, надеялась, что та ее не выгонит и уж о ком, о ком, а о
Григории будет говорить. И она не ошиблась в своих предположениях.
Не скрывая изумления, Аксинья пригласила ее в горницу, задернула занавески на
окнах, зажгла огонь, спросила:
— С чем хорошим пришла?
— Мне с хорошим к тебе не ходить…
— Говори плохое. С Григорием Пантелеевичем беда случилась?
Такая глубокая, нескрываемая тревога прозвучала в Аксиньином вопросе, что Наталья
поняла все. В одной фразе сказалась вся Аксинья, открылось все, чем она жила и чего
боялась. После этого, по сути, и спрашивать об ее отношениях к Григорию было незачем,
однако Наталья не ушла; помедлив с ответом, она сказала:
— Нет, муж живой и здоровый, не пужайся.
— Я и не пужаюсь, с чего ты берешь? Это тебе об его здоровье надо страдать, а у меня
своей заботы хватит. — Аксинья говорила свободно, но, почувствовав, как кровь бросилась
ей в лицо, проворно подошла к столу и, стоя спиной к гостье, долго поправляла и без того
хорошо горевший огонь в лампе.
— Про Степана твоего слыхать что?
— Поклон пересылал недавно.
— Живой-здоровый он?
— Должно быть. — Аксинья пожала плечами.
И тут не смогла она покривить душой, скрыть свои чувства: равнодушие к судьбе мужа
так явственно проглянуло в ее ответе, что Наталья невольно улыбнулась.
— Видать, не дюже ты об нем печалуешься… Ну, да это — твое дело. Я вот чего
пришла: по хутору идет брехня, будто Григорий опять к тебе прислоняется, будто видаетесь
вы с ним, когда приезжает он домой. Это верно?
— Нашла у кого спрашивать! — насмешливо сказала Аксинья. — Давай я у тебя
спрошу, верно это или нет?
— Правду боишься сказать?
— Нет, не боюсь.
— Тогда скажи, чтобы я знала, не мучилась. Зачем же меня зря томить.
Аксинья сузила глаза, шевельнув черными бровями.
— Мне тебя все одно жалко не будет, — резко сказала она. — У нас с тобой так: я
мучаюсь — тебе хорошо, ты мучаешься — мне хорошо… Одного ить делим? Ну, а правду я
тебе скажу: чтобы знала загодя. Все это верно, брешут не зря. Завладала я Григорием опять и
уж зараз постараюсь не выпустить его из рук. Ну, чего ж ты после этого будешь делать?
Стекла мне в курене побьешь или ножом зарежешь?