Page 708 - Тихий Дон

Наталья встала, завязала узлом гибкую хворостину, бросила ее к печи и ответила с
несвойственной ей твердостью:
— Зараз я тебе никакого лиха не сделаю. Погожу, приедет Григорий, погутарю с ним,
потом будет видно, как мне с вами, обоими, быть. У меня двое детей, и из-за них и за себя я
постоять сумею!
Аксинья улыбнулась:
— Значит, пока мне можно жить без опаски?
Не замечая насмешки, Наталья подошла к Аксинье, тронула ее за рукав:
— Аксинья! Всю жизню ты мне поперек стоишь, но зараз уж я просить не буду, как
тогда, помнишь? Тогда я помоложе была, поглупее, думала — упрошу ее, она пожалеет,
смилуется и откажется от Гриши. Зараз не буду! Одно я знаю: не любишь ты его, а тянешься
за ним по привычке. Да и любила ли ты его когда-нибудь так, как я? Должно быть, нет. Ты с
Листницким путалась, с кем ты, гулящая, не путалась? Когда любят — так не делают.
Аксинья побледнела, отстранив Наталью рукой, встала с сундука:
— Он меня этим не попрекал, а ты попрекаешь? Какое тебе дело до этого? Ладно! Я —
плохая, ты — хорошая, дальше что?
— Это все. Не серчай. Зараз уйду. Спасибо, что открыла правду.
— Не стоит, не благодари, и без меня узнала бы. Погоди трошки, я выйду с тобой
ставни закрыть. — На крыльце Аксинья приостановилась, сказала: — Я рада, что мы с тобой
по-доброму расстаемся, без драки, но напоследок я так тебе скажу, любезная соседушка: в
силах ты будешь — возьмешь его, а нет — не обижайся. Добром я от него тоже не откажусь.
Года мои не молоденькие, и я, хоть ты и назвала меня гулящей, — не ваша Дашка, такими
делами я сроду не шутковала… У тебя хоть дети есть, а он у меня, — голос Аксиньи дрогнул
и стал глуше и ниже, — один на всем белом свете! Первый и последний. Знаешь что? Давай
об нем больше не гутарить. Жив будет он, оборонит его от смерти царица небесная, вернется
— сам выберет…
Ночью Наталья не спала, а наутро вместе с Ильиничной ушла полоть бахчу. В работе
ей было легче. Она меньше думала, равномерно опуская мотыгу на высушенные солнцем,
рассыпающиеся в прах комки песчаного суглинка, изредка выпрямляясь, чтобы отдохнуть,
вытереть пот с лица и напиться.
По синему небу плыли и таяли изорванные ветром белые облака. Солнечные лучи
палили раскаленную землю. С востока находил дождь. Не поднимая головы, Наталья спиной
чувствовала, когда набежавшая тучка заслоняла солнце; на миг становилось прохладнее, на
бурую, дышащую жаром землю, на разветвленные арбузные плети, на высокие стебли
подсолнуха стремительно ложилась серая тень. Она покрывала раскинутые по. косогору
бахчи, разомлевшие и полегшие от зноя травы, кусты боярышника и терна с понурой,
испачканной птичьим пометом листвой. Звонче звенел надсадный перепелиный крик,
отчетливей слышалось милое пение жаворонков, и даже ветер, шевеливший теплые травы,
казался менее горячим. А потом солнце наискось пронизывало ослепительно белую кайму
уплывавшей на запад тучки и, освободившись, снова низвергало на землю золотые, сияющие
потоки света. Где-то далеко-далеко, по голубым отрогам обдонских гор, еще шарила и
пятнила землю провожающая тучку тень, а на бахчах уже властвовал янтарно-желтый
полдень, дрожало, переливалось на горизонте текучее марево, удушливее пахла земля и
вскормленные ею травы.
В полдень Наталья сходила к вырытому в яру колодцу, принесла кувшин ледяной
родниковой воды. Они с Ильиничной напились, помыли руки, сели на солнцепеке обедать.
Ильинична на разостланной завеске аккуратно порезала хлеб, достала из сумки ложки,
чашку, из-под кофты вынула спрятанный от солнца узкогорлый кувшин с кислым молоком.
Наталья ела неохотно, и свекровь спросила:
— Давно примечаю за тобой, что-то ты не такая стала. Аль уж с Гришкой что у вас
получилось?
У Натальи жалко задрожали обветренные губы: