Page 702 - Тихий Дон

том, что и он дворянского рода и что род Андреяновых старейший и заслуженнейший на
Дону.
Несомненно, основным пороком Андреянова была болтливость, та старческая,
безудержная и страшная болтливость, которой страдают некоторые словоохотливые и
неумные люди, достигшие преклонного возраста и еще смолоду привыкшие судить обо всем
легко и развязно.
С людьми этой птичьей породы Григорий не раз встречался на своем веку и всегда
испытывал к ним чувство глубокого отвращения. На второй день после знакомства с
Андреяновым Григорий начал избегать встреч с ним и днем преуспевал в этом, но как только
останавливались на ночевку — Андреянов разыскивал его, торопливо спрашивал: «Вместе
ночуем?» — и, не дожидаясь ответа, начинал: «Вот вы, любезнейший мой, говорите, что
казаки неустойчивы в пешем бою, а я, в бытность мою офицером для поручений при его
превосходительстве… Эй, кто там, принесите мой чемодан и постель сюда!» Григорий
ложился на спину, закрывал глаза и, стиснув зубы, слушал, потом неучтиво поворачивался к
неугомонному рассказчику спиной, с головой укрывался шинелью, думал с немой яростью:
«Как только получу приказ о переводе — лупану его чем-нибудь тяжелым по голове: может,
после этого он хоть на неделю языка лишится!» — «Вы спите, сотник?» — спрашивал
Андреянов. «Сплю», — глухо отвечал Григорий. «Позвольте, я еще не досказал!» — И
рассказ продолжался. Сквозь сон Григорий думал: «Нарочно подсунули мне этого балабона.
Должно, Фицхелауров постарался. Ну, как с ним, с таким ушибленным, служить?» И,
засыпая, слушал пронзительный тенорок полковника, звучавший, как дождевая дробь по
железной крыше.
Вот поэтому-то Григорий и злорадствовал, видя, как ловко пленный командир
отделывает его разговорчивого начальника штаба.
С минуту Андреянов молчал, щурился; длинные мочки его оттопыренных ушей ярко
пунцовели, лежавшая на столе белая пухлая рука, с массивным золотым кольцом на
указательном пальце вздрагивала.
— Слушайте, вы, ублюдок! — сказал он охрипшим от волнения голосом. — Я приказал
привести вас ко мне не для того, чтобы пикироваться с вами, вы этого не забывайте!
Понимаете ли вы, что вам не отвертеться?
— Отлично понимаю.
— Тем лучше для вас. В конце концов мне наплевать, добровольно вы пошли к
красным или вас мобилизовали. Важно не это, важно то, что вы из ложно понимаемых вами
соображений чести отказываетесь говорить…
— Очевидно, мы с вами разно понимаем вопросы чести.
— Это потому, что у вас ее не осталось и вот столько!
— Что касается вас, господин полковник, то, судя по обращению со мной, я
сомневаюсь, чтобы честь у вас вообще когда-нибудь была!
— Я вижу — вы хотите ускорить развязку?
— А вы думаете, в моих интересах ее затягивать? Не пугайте меня, не выйдет!
Андреянов дрожащими руками раскрыл портсигар, закурил, сделал две жадные
затяжки и снова обратился к пленному:
— Итак, вы отказываетесь отвечать на вопросы?
— О себе я говорил.
— Идите к черту! Ваша паршивая личность меня меньше всего интересует.
Потрудитесь ответить вот на какой вопрос: какие части подошли к вам от станции
Себряково?
— Я вам ответил, что я не знаю.
— Вы знаете!
— Хорошо, доставлю вам удовольствие: да, я знаю, но отвечать не буду.
— Я прикажу вас выпороть шомполами, и тогда вы заговорите!
— Едва ли! — Пленный тронул левой рукой усы, уверенно улыбнулся.