Page 713 - Тихий Дон

Наталья с усилием встала, неверными шагами подошла к кровати. Тут только
Ильинична заметила, что юбка Натальи, напитанная кровью, тяжело обвисает, липнет к
ногам. Она с ужасом смотрела, как Наталья, будто побывав под дождем, нагнулась, выжала
подол, начала раздеваться.
— Да ты же кровью изошла! — всхлипнула Ильинична.
Наталья раздевалась, закрыв глаза, дыша порывисто и часто. Ильинична глянула на нее
и решительно направилась в кухню. С трудом она растолкала Пантелея Прокофьевича,
сказала:
— Наталья захворала… Дюже плохая, как бы не померла… Зараз же запрягай и езжай в
станицу за фершалом.
— Выдумаешь чертовщину! С чего ей поделалось? Захворала? Поменьше бы по ночам
таскалась…
Старуха коротко объяснила, в чем дело. Взбешенный Пантелей Прокофьевич вскочил,
на ходу застегивая шаровары, пошел в горницу.
— Ах, паскудница! Ах, сукина дочь! Чего удумала, а? Неволя ее заставила!.. Вот я ей
зараз пропесочу…
— Одурел, проклятый? Куда ты лезешь?.. Не ходи туда, ей не до тебя!.. Детей
побудишь! Ступай на баз да скорее запрягай!.. — Ильинична хотела удержать старика, но
тот, не слушая, подошел к двери в горницу, пинком распахнул ее.
— Наработала, чертова дочь! — заорал он, став на пороге.
— Нельзя! Батя, не входи! Ради Христа, не входи! — пронзительно вскрикнула
Наталья, прижимая к груди снятую рубаху.
Чертыхаясь, Пантелей Прокофьевич начал разыскивать зипун, фуражку, упряжь. Он
так долго мешкал, что Дуняшка не вытерпела — ворвалась в кухню и со слезами
напустилась на отца:
— Езжай скорее! Чего ты роешься, как жук в навозе? Наташка помирает, а он битый
час собирается! Тоже! Отец, называется! А не хочешь ехать — так и скажи! Сама запрягу и
поеду!
— Тю, сдурела! Что ты, с привязу сорвалась? Тебя ишо не слыхали, короста липучая!
Тоже, на отца шумит, пакость! — Пантелей Прокофьевич замахнулся на девку зипуном и,
вполголоса бормоча проклятия, вышел на баз.
После его отъезда в доме все почувствовали себя свободнее. Дарья замывала полы,
ожесточенно передвигая стулья и лавки. Дуняшка, которой после отъезда старика Ильинична
разрешила войти в горницу, сидела у изголовья Натальи, поправляла подушку, подавала
воду; Ильинична изредка наведывалась к спавшим в боковушке детям и, возвратясь в
горницу, подолгу смотрела на Наталью, подперев щеку ладонью, горестно качая головой.
Наталья лежала молча, перекатывая по подушке голову с растрепанными, мокрыми от
пота прядями волос. Она истекала кровью. Через каждые полчаса Ильинична бережно
приподнимала ее, вытаскивала мокрую, как хлющ, подстилку, стлала новую.
С каждым часом Наталья все больше и больше слабела. За полночь она открыла глаза,
спросила:
— Скоро зачнет светать?
— Что не видно, — успокоила ее старуха, а про себя подумала: «Значит, не выживет!
Боится, что обеспамятеет и не увидит детей…»
Словно в подтверждение ее догадки, Наталья тихо попросила:
— Маманя, разбудите Мишатку с Полюшкой…
— Что ты, милушка! К чему их середь ночи будить? Они напужаются, глядючи на тебя,
крик подымут… К чему их будить-то?
— Хочу поглядеть на них… Мне плохо.
— Господь с тобой, чего ты гутаришь? Вот зараз отец привезет фершала, и он тебе
пособит. Ты бы уснула, болезная, а?
— Какой мне сон! — с легкой досадой в голосе ответила Наталья. И после этого