Page 734 - Тихий Дон

В субботу, приехав с поля, пошла она с Дуняшкой купаться. Около огородов они
разделись, долго сидели на мягкой, примятой ногами траве. Еще с утра Дарья была не в духе,
жаловалась на головную боль и недомогание, несколько раз украдкой плакала… Перед тем
как войти в воду, Дуняшка собрала в узел волосы, повязалась косынкой и, искоса глянув на
Дарью, сожалеюще сказала:
— До чего ты, Дашка, худая стала, ажник все жилки наруже!
— Скоро поправлюсь!
— Перестала голова болеть?
— Перестала. Ну, давай купаться, а то уж не рано. — Она первая с разбегу бросилась в
воду, окунулась с головой и, вынырнув, отфыркиваясь, поплыла на середину. Быстрое
течение подхватило ее, начало сносить.
Любуясь на Дарью, отмахивающую широкими мужскими саженками, Дуняшка забрела
в воду по пояс, умылась, смочила грудь и нагретые солнцем сильные, женственно-округлые
руки. На соседнем огороде две снохи Обнизовых поливали капусту. Они слышали, как
Дуняшка, смеясь, звала Дарью.
— Плыви назад, Дашка! А то сом тебя утянет!
Дарья повернула назад, проплыла сажени три, а потом на миг до половины вскинулась
из воды, сложила над головой руки, крикнула: «Прощайте, бабоньки!» — и камнем пошла ко
дну.
Через четверть часа бледная Дуняшка в одной исподней юбке прибежала домой.
— Дарья утопла, маманя!.. — задыхаясь, еле выговорила она.
Только на другой день утром поймали Дарью крючками нарезной снасти. Старый и
самый опытный в Татарском рыбак Архип Песковатсков на заре поставил шесть концов
нарезных по течению ниже того места, где утонула Дарья, проверять поехал вместе с
Пантелеем Прокофьевичем. На берегу собралась толпа ребятишек и баб, среди них была и
Дуняшка. Когда Архип, подцепив ручкой весла четвертый шнур, отъехал саженей десять от
берега, Дуняшка отчетливо слышала, как он вполголоса сказал: «Кажись, есть…» — и стал
осторожнее перебирать снасть, с видимым усилием подтягивал отвесно уходивший в
глубину шнур. Потом что-то забелело у правого берега, оба старика нагнулись над водой,
баркас зачерпнул краем воды, и до притихшей толпы донесся глухой стук вваленного в
баркас тела. В толпе дружно вздохнули. Кто-то из баб тихо всхлипнул. Стоявший
неподалеку Христоня грубо прикрикнул на ребят: «А ну, марш отседова!» Сквозь слезы
Дуняшка видела, как Архип, стоя на корме, ловко и бесшумно опуская весло, греб к берегу.
С шорохом и хрустом дробя прибрежную меловую осыпь, баркас коснулся земли. Дарья
лежала, безжизненно подогнув ноги, привалившись щекой к мокрому днищу. На белом теле
ее, лишь слегка посиневшем, принявшем какой-то голубовато-темный оттенок, виднелись
глубокие проколы — следы крючков. На сухощавой смуглой икре, чуть пониже колена,
около матерчатой подвязки, которую Дарья перед купанием, как видно, позабыла снять,
розовела и слегка кровоточила свежая царапина. Жало нарезного крючка скользнуло по ноге,
пробороздило кривую, рваную линию. Судорожно комкая завеску, Дуняшка первая подошла
к Дарье, накрыла ее разорванным по шву мешком. Пантелей Прокофьевич с деловитой
поспешностью засучил шаровары, начал подтягивать баркас. Вскоре подъехала подвода.
Дарью перевезли в мелеховский курень.
Пересилив страх и чувство гадливости, Дуняшка помогала матери обмывать холодное,
хранившее студеность глубинной донской струи тело покойницы. Было что-то незнакомое и
строгое в слегка припухшем лице Дарьи, в тусклом блеске обесцвеченных водою глаз, В
волосах ее серебром искрился речной песок, на щеках зеленели влажние нити прилипшей
тины-шелковицы, а в раскинутых, безвольно свисавших с лавки руках была такая страшная
успокоенность, что Дуняшка, взглянув, поспешно отходила от нее, дивясь и ужасаясь тому,
как непохожа мертвая Дарья на ту, что еще так недавно шутила и смеялась и так любила
жизнь. И после долго еще, вспомнив каменную холодность Дарьиных грудей и живота,
упругость окостеневших членов, Дуняшка вся содрогалась и старалась поскорее забыть все