Page 737 - Тихий Дон

— Я, бабунюшка, наобманывал… Я правда не у Дона был, а у тетки Аксиньи был.
— Чего ты туда ходил?
— Она меня покликала, я и пошел.
— А на что же ты обманывал, будто с ребятами играл?
Мишатка на секунду потупился, но потом поднял правдивые глазенки, шепнул:
— Боялся, что ты ругаться будешь…
— За что же я тебя ругала бы? Не-ет… А чего она тебя зазвала? Чего ты у ней там
делал?
— Ничего. Она увидала меня, шумнула: «Пойди ко мне!», я подошел, она повела меня
в курень, посадила на стулу…
— Ну, — нетерпеливо выспрашивала Ильинична, искусно скрывая охватившее ее
волнение.
— …холодными блинцами кормила, а потом дала вот чего. — Мишатка вытащил из
кармана кусок сахара, с гордостью показал его и снова спрятал в карман.
— Чего ж она тебе говорила? Может, спрашивала чего?
— Говорила, чтобы я ходил ее проведывал, а то ей одной скушно, сулилась гостинец
дать… Сказала, чтобы я не говорил, что был у ней. А то, говорит, бабка твоя будет ругать.
— Вон как… — задыхаясь от сдерживаемого негодования, проговорила Ильинична. —
Ну и что же она, спрашивала у тебя что?
— Спрашивала.
— Об чем же она спрашивала? Да ты рассказывай, милушка, не боись!
— Спрашивала: скучаю я по папаньке? Я сказал, что скучаю. Ишо спрашивала, когда
он приедет и что про него слыхать, а я сказал, что не знаю: что он на войне воюет. А посля
она посадила меня к себе на колени и рассказала сказку. — Мишатка оживленно блеснул
глазами, улыбнулся. — Хорошую сказку! Про какого-то Ванюшку, как его гуси-лебеди на
крылах несли, и про бабу-ягу.
Ильинична, поджав губы, выслушала Мишаткину исповедь, строго сказала:
— Больше, внучек, не ходи к ней, не надо. И гостинцев от ней никаких не бери, не
надо, а то дед узнает и высекет тебя! Не дай бог узнает дед — он с тебя кожу сдерет! Не
ходи, чадунюшка!
Но, несмотря на строгий приказ, через два дня Мишатка снова побывал в астаховском
курене. Ильинична узнала об этом, глянув на Мишаткину рубашонку; разорванный рукав,
который она не удосужилась утром зашить, был искусно прострочен, а на воротнике белела
перламутром новенькая пуговица. Зная, что занятая на молотьбе Дуняшка не могла возиться
днем с починкой детской одежды, Ильинична с укором спросила:
— Опять к соседям ходил?
— Опять… — растерянно проговорил Мишатка и тотчас добавил: — Я больше не буду,
бабунюшка, ты только не ругайся…
Тогда же Ильинична решила поговорить с Аксиньей и твердо заявить ей, чтобы она
оставила Мишатку в покое и не снискивала его расположения ни подарками, ни
рассказыванием сказок. «Свела со света Наталью, а зараз норовит, проклятая, к детям
подобраться, чтобы через них потом Гришку опутать. Ну и змея! В снохи при живом муже
метит… Только не выйдет ее дело! Да разве ее Гришка после такого греха возьмет?» —
думала старуха.
От ее проницательного и ревнивого материнского взора не скрылось то обстоятельство,
что Григорий, будучи дома, избегал встреч с Аксиньей. Она понимала, что он это делал не из
боязни людских нареканий, а потому, что считал Аксинью повинной в смерти жены. Втайне
Ильинична надеялась на то, что смерть Натальи навсегда разделит Григория с Аксиньей и
Аксинья никогда не войдет в их семью.
Вечером в тот же день Ильинична увидела Аксинью на пристани возле Дона, подозвала
ее:
— А ну, подойди ко мне на-час, погутарить надо…