Page 756 - Тихий Дон

будто корова языком слизнула! Ну я и заскучал, даже вша на мне появилась от тоски. —
Прохор закурил, протянул Григорию кисет, не спеша продолжал: — И вот припало мне возле
самых Лисок в разъезде быть. Поехало нас трое. Едем по бугру рыском, во все стороны
поглядываем, смотрим — из ярка вылазит красный и руки кверху держит. Подскакиваем к
нему, а он кричит: «Станичники! Я — свой! Не рубите, меня, я перехожу на вашу сторону!»
И черт меня попутал: с чего-то зло меня взяло, подскочил я к нему и говорю: «А ты, говорю,
сукин сын, ежли взялся воевать, так сдаваться не должон! Подлюка ты, говорю, этакая. Не
видишь, что ли, что мы и так насилу держимся? А ты сдаешься, укрепление нам делаешь?!»
Да с тем ножнами его с седла и потянул вдоль спины. И другие казаки, какие были со
мной, тоже ему втолковывают: «Разве это резон так воевать, крутиться, вертеться на все
стороны? Взялись бы дружнее — вот бы и войне концы!» А черт его знал, что он, этот
перебежчик, офицер? А он им в аккурат и оказался! Как я его вгорячах вдарил ножнами, он
побелел с лица и тихо так говорит: «Я — офицер, и вы не смейте меня бить! Я сам в старое
время в гусарах служил, а к красным попал по набилизации, и вы меня доставьте к вашему
командиру, там я ему все расскажу». Мы говорим: «Давай твой документ». А он гордо так
отвечает: «Я с вами и говорить не желаю, ведите меня к вашему командиру!»
— Так чего ж ты об этом при жене не схотел гутарить? — удивленно прервал
Григорий.
— До этого ишо не дошло, об чем я при ней не мог рассказывать, и ты меня,
пожалуйста, не перебивай. Решили мы его доставить в сотню, а зря… Было бы нам его там
же убить, и делу конец. Но мы его пригнали, как и полагается, а через день глядим —
назначают нам его командиром сотни. Это как? Вот тут и началось! Вызывает он меня,
спустя время, спрашивает: «Так-то ты сражаешься за единую неделимую Россию, сукин
сын? Ты что мне говорил, когда меня в плен забирал, помнишь?» Я — туда, я — сюда, не
дает он мне никакой пощады — и как вспомнит, что я его ножнами потянул, так аж весь
затрясется! «Ты знаешь, говорит, что я — ротмистр гусарского полка и дворянин, а ты, хам,
смог меня бить?» Вызывает раз, вызывает два, и нету мне от него никакой милости. Велит
взводному без очереди меня в заставы и караулы посылать, наряды на меня сыплются, как
горох из ведра, ну, словом, съедает меня, стерва, поедом! И такую же гонку гонит на
остальных двоих, какие вместе со мной в разъезде были, когда его в плен забирали. Ребяты
терпели-терпели, а потом отзывают как-то меня и говорят: «Давай его убьем, иначе он не
даст нам жизни!» Подумал я и решил рассказать обо всем командиру полка, а убивать не
дозволила совесть. При том моменте, когда забирали его в плен, можно было бы кокнуть, а
уж посля как-то рука у меня не подымалась… Жена курицу режет — и то я глаза зажмуряю,
а тут человека надо убить…
— Убили-таки? — снова прервал Григорий.
— Погоди трошки, все узнаешь. Ну, рассказал я командиру полка, достиг до него, а он
засмеялся и говорит: «Нечего тебе, Зыков, обижаться, раз ты его сам бил, и дисциплину он
правильно устанавливает. Он хороший и знающий офицер». С тем я и ушел от него, а сам
думаю: «Повесь ты этого хорошего офицера себе на гайтан заместо креста, а я с ним в одной
сотне служить не согласный!» Попросил перевесть меня в другую сотню — тоже ничего не
получилось, не перевели. Тут я и надумал из части смыться. А как смоешься? Отодвинули
нас в ближний тыл на недельный отдых, и тут меня сызнова черт попутал… Думаю: не иначе
надо мне раздобыться каким-нибудь завалященьким трипперишком, тогда попаду в
околодок, а там и отступление подойдет, дело на это запохаживалось. И, чего сроду со мной
не было, начал я за бабами бегать, приглядываться, какая с виду ненадежней. А разве ее
угадаешь? На лбу у нее не написано, что она больная, вот тут и подумай! — Прохор
ожесточенно сплюнул, прислушался — не идет ли жена.
Григорий прикрыл ладонью рот, чтобы спрятать улыбку, блестя сузившимися от смеха
глазами, спросил:
— Добыл?
Прохор посмотрел на него слезящимися глазами. Взгляд их был грустен и спокоен, как