Page 757 - Тихий Дон

у старой доживающей век собаки. После недолгого молчания он сказал:
— А ты думаешь, легко его было добыть? Когда не надо — его ветром надует, а тут,
как на пропасть, не найду, да и все, хучь криком кричи!
Полуотвернувшись, Григорий беззвучно смеялся, потом отнял от лица ладонь,
прерывающимся голосом спросил:
— Не томи, ради Христа! Нашел или нет?
— Конечно, тебе — смех… — обиженно проговорил Прохор. — Дурачье дело над
чужой бедой смеяться, я так понимаю.
— Да я и не смеюсь… Дальше-то что?
— А дальше начал я за хозяйской дочерью притоптывать. Девка лет сорока, может —
чуть помоложе. Из лица вся на угрях, и видимость, ну, одним словом — не дай и не приведи!
Подсказали соседи, что она недавно к фершалу учащивала. «Уж у этой, думаю, непременно
разживусь!» И вот я вокруг нее, чисто молодой кочет, хожу, зоб надуваю и всякие ей слова…
И откуда что у меня бралось, сам не пойму! — Прохор виновато улыбнулся и даже как будто
слегка повеселел от воспоминаний. — И жениться обещал, и всякую другую пакость
говорил… И так-таки достиг ее, улестил, и доходит дело близко до греха, а она как вдарится
в слезы! Я так, я сяк, спрашиваю: «Может, ты больная, так это, мол, ничего, даже ишо
лучше». А сам боюсь: дело ночное, как раз ишо кто-нибудь припрется в мякинник на этот
наш шум. «Не кричи, говорю, за-ради Христа! И ежели ты больная — не боись, я из моей к
тебе любви на все согласный!» А она и говорит: «Милый мой Прошенька! Не больная я ни
чуточку. Я — честная девка, боюся — через это и кричу». Не поверишь, Григорий
Пантелевич, как она мне это сказала — так по мне холодный пот и посыпался! «Господи
Исусе, думаю, вот это я нарвался! Ишо чего недоставало!..» Не своим голосом я у ней
спрашиваю: «А чего ж ты, проклятая, к фершалу бегала? К чему ты людей в обман вводила?»
— «Бегала я, говорит, к нему — притирку для чистоты лица брала». Схватился я тут за
голову и говорю ей: «Вставай и уходи от меня зараз же, будь ты проклята, анчихрист
страшный! Не нужна ты мне честная и не буду я на тебе жениться!» — Прохор сплюнул с
еще большим ожесточением, неохотно продолжал: — Так и пропали мои труды задаром.
Пришел в хату, забрал свои манатки и перешел на другую квартиру в эту же ночь. Потом уж
ребяты подсказали, и я от одной вдовы получил, чего мне требовалось. Только уж тут я
действовал напрямки, спросил: «Больна?» — «Немножко, говорит, есть». — «Ну, и мне его
не пуд надо». Заплатил ей за выручку двадцатку-керенку, а на другой день покрасовался на
свою достижению и зафитилил в околодок, а оттуда прямо домой.
— Ты без коня приехал?
— Как так — без коня? С конем и с полной боевой выкладкой. Коня мне в околодок
ребяты прислали. Только не в этом дело; посоветуй: что мне бабе говорить? Или, может,
лучше от греха к тебе пойтить переночевать?
— Нет уж, к черту! Ночуй дома. Скажи, что раненый. Бинт есть?
— Есть личный пакет.
— Ну и действуй.
— Не поверит, — уныло сказал Прохор, но все же встал. Порывшись в сумах, ушел в
горницу, негромко сказал оттуда: — Прийдет она — займи ее разговором, а я на одной ноге!
Григорий, сворачивая папироску, обдумывал план поездки. «Лошадей спрягем и
поедем на паре, — решил он. — Надо на вечер выезжать, чтобы не видали наши, что
Аксютку беру с собой. Хотя все одно узнают…»
— Не досказал я тебе про сотенного. — Прохор, прихрамывая, вышел из горницы,
подсел к столу. — Убили наши его на третий день, как я в околодок попал.
— Да ну?
— Ей-богу! В бою стукнули его сзади, на том дело и кончилось. Выходит, зазря я беду
принимал, вот что досадно!
— Не нашли виноватого? — рассеянно спросил Григорий, поглощенный мыслями о
предстоящей поездке.