Page 781 - Тихий Дон

ихней стрельбы никакой, одного шума много…
— Нехай стервенят! Нам зараз все равно. — Улыбаясь, Григорий тронул коня, поехал
по улице.
Навстречу ему из-за угла, пластаясь в бешеном намете, вылетели шесть конных с
обнаженными клинками. У переднего всадника на груди кровенел, как рана, кумачный бант.

* ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ *

I

С юга двое суток дул теплый ветер. Сошел последний снег на полях. Отгремели
пенистые вешние ручьи, отыграли степные лога и речки. На заре третьего дня ветер утих, и
пали над степью густые туманы, засеребрились влагой кусты прошлогоднего ковыля,
потонули в непроглядной белесой дымке курганы, буераки, станицы, шпили колоколен,
устремленные ввысь вершины пирамидальных тополей. Стала над широкой донской степью
голубая весна.
Туманным утром Аксинья впервые после выздоровления вышла на крыльцо и долго
стояла, опьяненная бражной сладостью свежего весеннего воздуха. Преодолевая тошноту и
головокружение, она дошла до колодца в саду, поставила ведро, присела на колодезный
сруб.
Иным, чудесно обновленным и обольстительным, предстал перед нею мир.
Блестящими глазами она взволнованно смотрела вокруг, по-детски перебирая складки
платья. Повитая туманом даль, затопленные талой водою яблони в саду, мокрая огорожа и
дорога за ней с глубоко промытыми прошлогодними колеями — все казалось ей невиданно
красивым, все цвело густыми и нежными красками, будто осиянное солнцем.
Проглянувший сквозь туман клочок чистого неба ослепил ее холодной синевой; запах
прелой соломы и оттаявшего чернозема был так знаком и приятен, что Аксинья глубоко
вздохнула и улыбнулась краешками губ; незамысловатая песенка жаворонка, донесшаяся
откуда-то из туманной степи, разбудила в ней неосознанную грусть. Это она — услышанная
на чужбине песенка — заставила учащенно забиться Аксиньино сердце и выжала из глаз две
скупые слезинки…
Бездумно наслаждаясь вернувшейся к ней жизнью, Аксинья испытывала огромное
желание ко всему прикоснуться руками, все оглядеть. Ей хотелось потрогать почерневший
от сырости смородиновый куст, прижаться щекой к ветке яблони, покрытой сизым
бархатистым налетом, хотелось перешагнуть через разрушенное прясло и пойти по грязи,
бездорожно, туда, где за широким логом сказочно зеленело, сливаясь с туманной далью,
озимое поле…
Несколько дней Аксинья провела в ожидании, что вот-вот появится Григорий, но потом
узнала от заходивших к хозяину соседей, что война не кончилась, что многие казаки из
Новороссийска уехали морем в Крым, а те, которые остались, пошли в Красную Армию и на
рудники.
К концу недели Аксинья твердо решила идти домой, а тут вскоре нашелся ей и
попутчик. Как-то вечером в хату, не постучавшись, вошел маленький сутулый старичок. Он
молча поклонился, стал расстегивать мешковато сидевшую на нем грязную, распоротую по
швам английскую шинель.
— Ты что же это, добрый человек, «здравствуйте» не сказал, а на жительство
располагаешься? — спросил хозяин, с изумлением разглядывая незваного гостя.
А тот проворно снял шинель, встряхнул ее у порога, бережно повесил на крюк и,
поглаживая коротко остриженную седую бородку, улыбаясь, сказал:
— Прости, ради Христа, мил человек, но я по нынешним временам так обучен:
спервоначалу разденься, а потом уж просись почивать, иначе не пустят. Народ нынче грубый