Page 786 - Тихий Дон

Обнизов. Лошадь жевала губами, с серого бархатистого храпа ее падали капли, а
спешившийся ездок забавлялся: бросал в воду комки сухой глины, смотрел, как расходятся
по воде круги.
— Ты куда это собрался, Ванятка? — спросила Аксинья.
— Харчи привозил матери.
— Ну, что там в хуторе?
— А ничего. Дед Герасим здо-о-о-ровенного сазана в вентери нынче ночью поймал. А
ишо пришел из отступа Федор Мельников.
Приподнимаясь на цыпочки, мальчишка взнуздал лошадь, взял в руки прядку гривы и с
дьявольской ловкостью вскочил на седло. От пруда он поехал — как рассудительный хозяин
— шагом, но спустя немного оглянулся на Аксинью и поскакал так, что на спине его
пузырем вздулась выцветшая голубенькая рубашонка.
Пока пили быки, Аксинья прилегла на плотине и тут же решила идти в хутор.
Мельников был служивый казак, и он должен был знать что-либо об участи Григория.
Пригнав быков к стану, Аксинья сказала Дуняшке:
— Схожу в хутор, а завтра рано прийду.
— Дело есть?
— Дело.
Наутро Аксинья вернулась. Она подошла к запрягавшей быков Дуняшке, беспечно
помахивая хворостиной, но брови ее были нахмурены, а в углах губ лежали горькие складки.
— Мельников Федор пришел. Ходила, спрашивала у него про Григория. Ничего не
знает, — сказала она коротко и, круто повернувшись, отошла к сеялке.
После сева Аксинья принялась за хозяйство: посадила на бахче арбузы, обмазала и
побелила курень, сама — как сумела — покрыла остатками соломы крышу сарая. Дни
проходили в работе, но тревога за жизнь Григория ни на час не покидала Аксинью. О
Степане Аксинья вспоминала с неохотой, и почему-то ей казалось, что он не вернется, но,
когда в хутор приходил кто-либо из казаков, она сначала спрашивала: «Степана моего не
видал?» — а уж потом, осторожно и исподволь, пыталась выведать что-либо о Григории.
Про их связь знали все в хуторе. Даже охочие до сплетен бабы перестали судачить о них, но
Аксинья стыдилась высказывать свое чувство, и лишь изредка, когда скупой на слова
служивый не упоминал про Григория, она, щуря глаза и заметно смущаясь, спрашивала: «А
соседа нашего, Григория Пантелевича, не доводилось встречать? Мать об нем беспокоится,
высохла вся…»
Никто из хуторных казаков не видел ни Григория, ни Степана после сдачи Донской
армии в Новороссийске. И только в конце июня к Аксинье зашел пробиравшийся за Дон
сослуживец Степана с хутора Колундаевского. Он-то и сообщил ей:
— Уехал Степан в Крым, верное слово тебе говорю. Сам видал, как он грузился на
пароход. Погутарить с ним не пришлось. Давка была такая, что по головам ходили. — На
вопрос о Григории уклончиво ответил: — Видал на пристани, в погонах он был, а после не
трапилось видать. Много офицеров в Москву увезли, кто его знает, где он зараз…
А неделю спустя в Татарский заявился раненый Прохор Зыков. Его привезли со
станции Миллерово на обывательской подводе. Услышав об этом, Аксинья бросила доить
корову, припустила к ней телка и, на ходу покрывшись платком, торопливо пошла, почти
побежала к зыковскому базу: «Уж Прохор знает, уж он-то должен знать! А что, ежели
скажет, что нету Гриши в живых? Как же я тогда?» — думала она дорогой и с каждой
минутой все больше замедляла шаги, прижимая руку к сердцу, страшась услышать черную
весть.
Прохор встретил ее в горнице, широко улыбаясь, пряча за спину куцый обрубок левой
руки.
— Здорово, односумка! Здорово! Живую тебя видать! А мы уж думали, что ты дуба
дала в энтом поселке. Ох, и тяжелехонько ж ты лежала… Ну, как он, тифок, прихорашивает
вашего брата? А меня вот видишь, как белые-поляки обработали, в рот им дышло! — Прохор