Page 816 - Тихий Дон

из рук стакана, словно опасаясь, что кто-нибудь отнимет его.
— Убит под Львовом.
— Ну, царство ему небесное. Хороший был конармеец! — Прохор торопливо
крестился, потягивал из стакана, не замечая язвительной улыбки Кошевого.
— А этот, у какого чудная фамилия? Какой правофланговым был, фу, будь он проклят,
как его, кажись — Май-Борода? Хохол, такой тУшистый и веселый, что под Бродами
польского офицера напополам разрубил, — он-то живой-здоровый?
— Как жеребец! В пулеметный эскадрон его забрали.
— Коня своего кому же сдал?
— У меня уже другой был.
— А белолобого куда дел?
— Убили осколком.
— В бою?
— В местечке стояли. Обстрел шел. У коновязи и убили.
— Ах, жалко! До чего добрый конь был! — Прохор вздыхал и снова прикладывался к
стакану.
В сенях звякнула щеколда. Григорий вздрогнул, Аксинья переступила порог, невнятно
сказала: «Здравствуйте!» — и стала снимать платок, задыхаясь и не сводя с Григория широко
раскрытых сияющих глаз. Она прошла к столу, села рядом с Дуняшкой. На бровях и
ресницах ее, на бледном лице таяли крохотные снежинки. Зажмурившись, она вытерла лицо
ладонью, глубоко вздохнула и только тогда, пересилив себя, взглянула на Григория
глубокими, потемневшими от волнения глазами.
— Односумка! Ксюша! Вместе отступали, вместе вшей кормили… Хотя мы тебя и
бросили на Кубани, но что же нам было делать? — Прохор протягивал стакан, плеская на
стол самогонку. — Выпей за Григория Пантелевича! Проздравь его с прибытием… Говорил
я тебе, что возвернется в целости, и вот он, бери его за рупь двадцать! Сидит как
обдутенький!
— Он уже набрался, соседка, ты его не слухай. — Григорий, смеясь, указал глазами на
Прохора.
Аксинья поклонилась Григорию и Дуняшке и только слегка приподняла от стола
стакан. Она боялась, что все увидят, как дрожит ее рука.
— С приездом вас, Григорий Пантелевич, а тебя, Дуняша, с радостью.
— А тебя с чем? С горем? — Прохор захохотал, толкнул Михаила в бок.
Аксинья густо покраснела, даже маленькие мочки ушей ее стали прозрачно-розовыми,
но, твердо и зло глянув на Прохора, она ответила:
— И меня — с радостью… С великой!
Такой прямотой Прохор был обезоружен и умилен. Он попросил:
— Тяни ее, ради бога, всю до капельки. Умеешь прямо сказать — умей и пить прямо!
Мне это вострый нож в сердце, кто оставляет.
В гостях Аксинья побыла недолго, ровно столько, сколько, по ее мнению, позволяло
приличие. За все это время она лишь несколько раз, и то мельком, взглянула на своего
возлюбленного. Она принуждала себя смотреть на остальных и избегала глаз Григория,
потому что не могла притворяться равнодушной и не хотела выдавать своих чувств
посторонним. Только один взгляд от порога, прямой, исполненный любви и преданности,
поймал Григорий, и этим, по сути, все было сказано. Он вышел проводить Аксинью.
Захмелевший Прохор крикнул вслед им:
— А ты недолго! Все попьем!
В сенях Григорий молча поцеловал Аксинью в лоб и губы, спросил:
— Ну как, Ксюша?
— Ох, всего не расскажешь… Прийдешь завтра?
— Прийду.
Она спешила домой, шла быстро, словно там ждало ее неотложное дело, только около