Page 827 - Тихий Дон

Она тщательнее, чем всегда, вымыла руки и лицо, надела чистую рубашку и новую, с
прошивкой нижнюю юбку. У открытого сундука долго стояла в раздумье — что же все-таки
надеть? Неудобно было в будничный день наряжаться, но и не хотелось оставаться в
простом, рабочем платье. Не зная, на чем остановить свой выбор, Аксинья хмурилась,
небрежно перебирала выглаженные юбки. Наконец, она решительно взяла темно-синюю
юбку и почти неприношенную голубую кофточку, отделанную черным кружевом. Это было
лучшее, что она имела. В конце концов не все ли равно, что подумают о ней соседи? Пусть
для них сегодня — будни, зато для нее — праздник. Она торопливо принарядилась, подошла
к зеркалу. Легкая удивленная улыбка скользнула по ее губам: чьи-то молодые, с огоньком,
глаза смотрели на нее пытливо и весело. Аксинья внимательно, строго рассматривала свое
лицо, потом с облегчением вздохнула. Нет, не отцвела еще ее красота! Еще не один казак
остановится при встрече и проводит ее ошалелыми глазами!
Оправляя перед зеркалом юбку, она вслух сказала: «Ну, Григорий Пантелевич,
держись!..» — и, чувствуя, что краснеет, засмеялась тихим, приглушенным смехом. Однако
все это не помешало ей найти на висках несколько седых волос и выдернуть их. Григорий не
должен был видеть ничего такого, что напоминало бы ему об ее возрасте. Для него она
хотела быть такой же молодой, как семь лет назад.
До обеда она кое-как высидела дома, но потом не выдержала и, накинув на плечи
белый, козьего пуха платок, пошла к Мелеховым. Дуняшка была дома одна. Аксинья
поздоровалась, спросила:
— Вы не обедали?
— С такими бездомовниками пообедаешь вовремя! Муж в Совете, а Гриша ушел в
станицу. Детишек уже покормила, жду больших.
Внешне спокойная, ни движением, ни словом не выказав постигшего ее разочарования,
Аксинья сказала:
— А я думала — вы все в сборе. Когда же Гриша… Григорий Пантелевич вернется?
Нынче?
Дуняшка окинула быстрым взглядом принаряженную соседку, нехотя сказала:
— Он пошел на регистрацию.
— Когда сулил вернуться?
В глазах Дуняши сверкнули слезы; запинаясь, она с упреком проговорила:
— Тоже, нашла время… разнарядилась… А того не знаешь — он, может, и не вернется
вовсе.
— Как — не вернется?
— Михаил говорит, что его арестуют в станице… — Дуняшка заплакала скупыми,
злыми слезами, вытирая глаза рукавом, выкрикнула: — Будь она проклята, такая жизня! И
когда все это кончится? Ушел, а детишки, как, скажи, они перебесились, — ходу мне не
дают: «Куда батянька ушел да когда он прийдет?» А я знаю? Проводила вон их на баз, а у
самой все сердце изболелось… И что это за проклятая жизня! Нету никакого покоя, хоть
криком кричи!..
— Ежли к ночи он не вернется — завтра пойду в станицу, узнаю. — Аксинья сказала
это таким безразличным тоном, как будто речь шла о чем-то самом обыденном, что не
стоило ни малейшего волнения.
Дивясь ее спокойствию, Дуняшка вздохнула:
— Теперь уж его, видно, не ждать. И на горе он шел сюда!
— Ничего покамест не видно! Ты кричать-то перестань, а то дети подумают… Прощай!
Григорий вернулся поздно вечером. Побыв немного дома, он пошел к Аксинье.
Тревога, в которой провела она весь долгий день, несколько притупила радость
встречи. Аксинья к вечеру испытывала такое ощущение, как будто работала весь день, не
разгибая спины. Подавленная и уставшая от ожидания, она прилегла на кровать, задремала,
но, заслышав шаги под окном, вскочила с живостью девочки.
— Что же ты не сказал, что пойдешь в Вешки? — спросила она, обнимая Григория и