Page 825 - Тихий Дон

омываемая водой прибрежная галька, а на середине реки, там, где течение было
стремительно и ровно, Григорий слышал только глухие всплески и клекот волн,
толпившихся у левого борта баркаса, да низкий, басовитый, неумолчный гул ветра в
обдонском лесу.
До половины вытащив баркас на берег, Григорий присел, снял сапоги, тщательно
перемотал портянки, чтобы легче было идти.
К полудню он пришел в Вешенскую.
В окружном военном комиссариате было многолюдно и шумно. Резко дребезжали
телефонные звонки, хлопали двери, входили и выходили вооруженные люди, из комнат
доносилась сухая дробь пишущих машинок. В коридоре десятка два красноармейцев,
окружив небольшого человека, одетого в сборчатый романовский полушубок, что-то
наперебой говорили и раскатисто смеялись. Из дальней комнаты, когда Григорий проходил
по коридору, двое красноармейцев выкатили станковый пулемет. Колесики его мягко
постукивали по выщербленному деревянному полу. Один из пулеметчиков, упитанный и
рослый, шутливо покрикивал: «А ну сторонись, штрафная рота, а то задавлю!»
«Видно, и на самом деле собираются выступать на восстание», — подумал Григорий.
Его задержали на регистрации недолго. Поспешно отметив удостоверение, секретарь
военкомата сказал:
— Зайдите в политбюро 76 при Дончека. Вам, как бывшему офицеру, надлежит
взяться у них на учет.
— Слушаю. — Григорий откозырял, ничем не выдав охватившего его волнения.
На площади он остановился в раздумье. Надо было идти в политбюро, но все существо
его мучительно сопротивлялось этому. «Посадят!» — говорил ему внутренний голос, и
Григорий содрогался от испуга и отвращения. Он стоял около школьного забора, незрячими
глазами смотрел на унавоженную землю и уже видел себя со связанными руками,
спускающегося по грязной лестнице в подвал, и — человека сзади, твердо сжимающего
шершавую рукоятку нагана. Григорий сжал кулаки, посмотрел на вздувшиеся синие вены. И
эти руки свяжут? Вся кровь бросилась ему в лицо. Нет, сегодня он не пойдет туда! Завтра —
пожалуйста, а сегодня он сходит в хутор, проживет этот день с детьми, увидит Аксинью и
утром вернется в Вешенскую. Черт с ней, с ногой, которая побаливает при ходьбе. Он только
на один день сходит домой — и вернется сюда, непременно вернется. Завтра будь что будет,
а сегодня — нет!
— А-а, Мелехов! Сколько лет, сколько зим…
Григорий повернулся. К нему подходил Яков Фомин — однополчанин Петра, бывший
командир мятежного 28-го полка Донской армии.
Это был уже не тот Фомин, нескладный и небрежно одетый атаманец, каким его
некогда знавал Григорий. За два года он разительно изменился: на нем ловко сидела хорошо
подогнанная кавалерийская шинель, холеные русые усы были лихо закручены, и во всей
фигуре, в подчеркнуто бравой походке, в самодовольной улыбке сквозило сознание
собственного превосходства и отличия.
— Какими судьбами к нам? — спросил он, пожимая руку Григория, засматривая в глаза
ему своими широко поставленными голубыми глазами.
— Демобилизован. В военкомат заходил…
— Давно прибыл?
— Вчера.
— Часто вспоминаю братана твоего Петра Пантелевича. Хороший был казак, а погиб
зря… Мы же с ним темные 77 друзья были. Не надо было вам, Мелехов, восставать в

76 здесь: название окружных или уездных органов ЧК в 1920-1921 гг.

77 здесь: в смысле закадычные