Page 848 - Тихий Дон

точно! А ты усы распушил, разъезжаешь на конике, народ мутишь. У тебя у самого в
хозяйстве — кабы ветер хату не подпирал, она давно бы упала. Учитель нашелся! Чего же ты
молчишь, рыжее мурло, аль я неправду говорю?
В толпе зашелестел тихий смешок. Зашелестел, как ветер, и стих. Левая рука Фомина,
лежавшая на луке седла, медленно перебирала поводья, лицо темнело от сдерживаемого
гнева, но он молчал, искал в уме достойный выход из создавшегося положения.
— И что это за власть твоя, что ты зовешь ее поддерживать? — напористо продолжала
вошедшая в раж вдова.
Она подбоченилась и медленно шла к Фомину, виляя широченными бедрами. Перед
нею расступались казаки, пряча улыбки, потупив смеющиеся глаза. Они очищали круг
словно для пляски, сторонились, толкали друг Друга…
— Твоя власть без тебя на земле не остается, — низким басом говорила вдова. — Она
следом за тобой волочится и больше часу в одном месте не живет! «Нынче на коне верхом, а
завтра в грязи Пахом» — вот кто ты такой, и власть твоя такая же!
Фомин с силой сжал ногами бока коня, послал его в толпу. Народ шарахнулся в разные
стороны. В широком кругу осталась одна вдова. Она видала всякие виды и потому спокойно
глядела на оскаленную морду фоминского коня, на бледное от бешенства лицо всадника.
Наезжая на нее конем, Фомин высоко поднял плеть:
— Цыц, рябая стерва!.. Ты что тут агитацию разводишь?!
Прямо над головой бесстрашной казачки высилась задранная кверху, оскаленная
конская морда. С удил слетел бледно-зеленый комок пены, упал на черный вдовий платок, с
него — на щеку. Вдова смахнула его движением руки, ступила шаг назад.
— Тебе можно говорить, а нам нельзя? — крикнула она, глядя на Фомина круглыми,
сверкающими от ярости глазами.
Фомин не ударил ее. Потрясая плетью, он заорал:
— Зараза большевицкая! Я из тебя дурь выбью! Вот прикажу задрать тебе подол да
всыпать шомполов, тогда доразу поумнеешь!
Вдова ступила еще два шага назад и, неожиданно повернувшись к Фомину спиной,
низко нагнулась, подняла подол юбки.
— А этого ты не видал, Аника-воин? — воскликнула она и, выпрямившись с
диковинным проворством, снова стала лицом к Фомину. — Меня?! Пороть?! В носе у тебя
не кругло!..
Фомин с ожесточением плюнул, натянул поводья, удерживая попятившегося коня.
— Закройся, кобыла нежеребая! Рада, что на тебе мяса много? — громко сказал он и
повернул коня, тщетно пытаясь сохранить на лице суровое выражение.
Глухой задавленный хохот зазвучал в толпе. Один из фоминцев, спасая посрамленную
честь своего командира, подбежал к вдове, замахнулся прикладом карабина, но здоровенный
казак, ростом на две головы выше его, заслонил женщину широким плечом, тихо, но
многообещающе сказал:
— Не трогай!
И еще трое хуторян быстро подошли и оттеснили вдову назад. Один из них — молодой,
чубатый — шепнул фоминцу:
— Чего намахиваешься, ну? Бабу побить нехитро, ты свою удаль вон там, на бугре,
покажи, а по забазьям все мы храбрые…
Фомин шагом отъехал к плетню, приподнялся на стременах.
— Казаки! Подумайте хорошенько! — крикнул он, обращаясь к медленно
расходившейся толпе. — Зараз добром просим, а через неделю вернемся — другой разговор
будет!
Он почему-то пришел в веселое расположение духа и, смеясь, сдерживая танцующего
на одном месте коня, кричал:
— Мы не из пужливых! Нас этими бабьими… (последовало несколько нецензурных
выражений) не напужаете! Мы видали и рябых и всяких! Приедем, и ежели никто из вас