Page 850 - Тихий Дон

хутора. Григорий отвел старика в сторону от дороги, спросил:
— Детишки мои — живые-здоровые, дедушка?
— Бог хранит, Григорий Пантелевич, живые и здоровые.
— Великая просьба к тебе, дедушка: передай им и сестре Евдокии Пантелевне от меня
низкий поклон и Прохору Зыкову — поклон, а Аксинье Астаховой скажи, пущай меня
вскорости поджидает. Только, окромя них, никому не говори, что видал меня, ладно?
— Сделаю, кормилец, сделаю! Не сумлевайся, все передам, как надо.
— Что нового в хуторе?
— А ничего нету, все по-старому.
— Кошевой все председателем?
— Он самый.
— Семью мою не обижают?
— Ничего не слыхал, стало быть, не трогают. Да за что же их и трогать? Они за тебя не
ответчики…
— Что обо мне гутарят по хутору?
Старик высморкался, долго вытирал усы и бороду красным шейным платком, потом
уклончиво ответил:
— Господь их знает… Разное брешут, кто во что горазд. Замиряться-то с Советской
властью скоро будете?
Что мог ответить ему Григорий? Удерживая коня, рвавшегося за ушедшим вперед
отрядом, он улыбнулся, сказал:
— Не знаю, дед. Пока ничего не видно.
— Как это не видно? С черкесами воевали, с турком воевали, и то замирение вышло, а
вы все свои люди и никак промежду собой не столкуетесь… Нехорошо, Григорий
Пантелевич, право слово, нехорошо! Бог-милостивец, он все видит, он вам всем это не
простит, попомни мое слово! Ну, мыслимое ли это дело: русские, православные люди
сцепились между собой, и удержу нету. Ну, повоевали бы трошки, а то ить четвертый год на
драку сходитесь. Я стариковским умом так сужу: пора кончать!
Григорий попрощался со стариком и шибко поскакал догонять свой взвод. Чумаков
долго стоял, опершись на палку, протирая рукавом слезящуюся пустую глазницу.
Единственным, но по-молодому зорким глазом он смотрел вслед Григорию, любовался его
молодецкой посадкой и тихо шептал:
— Хороший казак!.. Всем взял, и ухваткой и всем, а вот непутевый… Сбился со своего
шляху! Вся статья ему бы с черкесами воевать, а он ишь чего удумал! И на чуму она ему
нужна, эта власть? И чего они думают, эти молодые казаки? С Гришки-то спрашивать
нечего, у них вся порода такая непутевая… И покойник Пантелей такой же крученый был, и
Прокофия-деда помню… Тоже ягодка-кислица был, а не человек… А вот что другие казаки
думают — побей бог, не пойму!
Фомин, занимая хутора, уже не созывал собрания граждан. Он убедился в
бесплодности агитации. Впору было удерживать своих бойцов, а не вербовать новых. Он
заметно помрачнел и стал менее разговорчив. Утешения начал искать в самогоне. Всюду, где
только приходилось ему ночевать, шли мрачные попойки. Глядя на своего атамана, пили и
фоминцы. Упала дисциплина. Участились случаи грабежей. В домах советских служащих,
скрывавшихся при приближении банды, забиралось все, что можно было увезти на верховой
лошади. Седельные вьюки у многих бойцов невероятно распухли. Однажды Григорий
увидел у одного из бойцов своего взвода ручную швейную машину. Повесив на луку
поводья, он держал ее под мышкой левой руки. Только пустив в ход плеть, Григорию
удалось заставить казака расстаться с приобретением. В этот вечер между Фоминым и
Григорием произошел резкий разговор. Они были вдвоем в комнате. Распухший от пьянства
Фомин сидел за столом. Григорий крупными шагами ходил по комнате.
— Сядь, не маячь перед глазами, — с досадою сказал Фомин.
Не обращая внимания на его слова, Григорий долго метался по тесной казачьей