Page 93 - Тихий Дон

— Ты ложись, не жди!
— Ну-но.
Аксинья припала к замороженному окну, опустилась перед лавкой на колени. По
стежке, протоптанной к калитке, заскрипели шаги уходящего Степана. Ветром схватило
искорку цигарки и донесло до окна. В оттаявший кружок стекла Аксинья на минуту увидела
при свете пламенеющей цигарки полукруг придавившей хрящеватое ухо папахи, смуглую
щеку.
В большой шалевый платок лихорадочно кидала из сундука юбки, кофточки,
полушалки — девичье свое приданое, — задыхаясь, с растерянными глазами, в последний
раз прошлась по кухне и, загасив огонь, выбежала на крыльцо. Из мелеховского дома кто-то
вышел на баз проведать скотину. Аксинья дождалась, пока заглохли шаги, накинула на
дверной пробой цепку и, прижимая узел, побежала к Дону. Из-под пухового платка
выбились пряди волос, щекотали щеки. Дошла задами до двора Кошевых — обессилела, с
трудом переставляла зачугуневшие ноги. Григорий ждал ее у ворот. Принял узел и молча
первым пошел в степь.
За гумном Аксинья, замедляя шаги, тронула Григория за рукав:
— Погоди чудок.
— Чего годить? Месяц взойдет не скоро, надо поспешать.
— Погоди, Гриша. — Аксинья, сгорбившись, стала.
— Ты чего? — Григорий наклонился к ней.
— Так… живот чтой-то. Чижелое нады подняла. — Облизывая спекшиеся губы,
жмурясь от боли до огненных брызг в глазах, Аксинья схватилась за живот. Постояла
немного, согнутая и жалкая, и, заправляя под платок пряди волос, тронулась.
— Ну все, пойдем!
— Ты и не спросишь, куда я тебя веду… Может, до первого яра, а там спихну? —
улыбнулся в темноту Григорий.
— Все одно уж мне. Доигралась. — Голос Аксиньи звякнул невеселым смехом…
Степан в эту ночь вернулся, как всегда, в полночь. Зашел в конюшню, кинул в ясли
наметанное конем под ноги сено, снял недоуздок и поднялся на крыльцо. «Должно, ушла на
посиделки», — подумал, скидывая с пробоя цепку. Вошел в кухню, плотно притворил дверь,
зажег спичку. Был он в выигрыше (играли на спички), оттого мирен и сонлив. Засветил огонь
и, не догадываясь о причине, оглядел в беспорядке разбросанные по кухне вещи. Слегка
удивленный, прошел в горницу. Темной пастью чернел раскрытый сундук, на полу лежала
старенькая, забытая впопыхах женина кофтенка. Степан рванул с плеч полушубок, кинулся в
кухню за огнем. Оглядел горницу — понял. Швырком кинул лампу, не отдавая себе ясного
отчета в том, что делает, рванул со стены шашку, сжал эфес до черных отеков в пальцах, —
подняв на конце шашки голубенькую, в палевых цветочках, позабытую Аксиньину
кофтенку, подкинул ее кверху и на лету, коротким взмахом, разрубил пополам.
Посеревший, дикий, в волчьей своей тоске, подкидывал к потолку голубенькие
искромсанные шматочки; повизгивающая отточенная сталь разрубала их на лету.
Потом, оборвав темляк, кинул шашку в угол, ушел в кухню и сел за стол. Избочив
голову, долго гладил дрожащими железными пальцами невымытую крышку стола.

XIII

Беда в одиночку сроду не ходит: утром, по недогляду Гетька, племенной бугай Мирона
Григорьевича распорол рогом лучшей кобылице-матке шею. Гетько прибежал в курень
белый, растерянный, била его трясучка.
— Беда, хозяин! Бугай, шоб вин сдох, проклятый бугай…
— Чего бугай? Ну? — встревожился Мирон Григорьевич.
— Кобылу спортил… пырнул рогом… я кажу…
Мирон Григорьевич раздетый выскочил на баз. Возле колодца Митька утюжил колом