Page 49 - Здравствуй грусть

делать — можно подумать, будто это я заставляю вас…
— А кто же еще, — сказала она. — Это все благодаря вам… Восхищение, звучавшее в ее
голосе, вдруг перепугало меня.
— Идите, если вам хочется, но, ради бога, не рассказывайте мне больше ни о чем!

— Но ведь… ведь его надо освободить от этой женщины….. Сесиль!
Я обратилась в бегство. Пусть отец делает что хочет, пусть Анна выпутывается как
знает! К тому же у меня было назначено свидание с Сирилом. Мне казалось, что только
любовь может избавить меня от цепенящего страха.

Сирил молча обнял меня, увлек за собой. Рядом с ним все было просто все заполнялось
страстью, наслаждением. Немного погодя, прильнув к нему, к его золотистому,
влажному от пота телу, сама обессиленная и потерянная, точно потерпевшая
кораблекрушение, я сказала ему, что ненавижу себя. Я сказала это с улыбкой, потому
что это была правда, но я не мучилась, а испытывала какую-то приятную покорность
судьбе. Он не принял моих слов всерьез.

— Все это пустяки. Я так люблю тебя, что смогу тебя переубедить. Я тебя люблю, так
люблю…

Ритм этой фразы неотступно преследовал меня за обедом:
«Я тебя люблю, так люблю». Вот почему, несмотря на все старания, я только смутно
припоминаю подробности этого обеда. На Анне было платье сиреневого цвета, как тени
под ее глазами, как сами ее глаза. Отец смеялся, явно умиротворенный: для него все
складывалось к лучшему. За десертом он объявил, что под вечер ему надо отлучиться в
поселок. Я мысленно улыбнулась. Я устала, я решила — будь что будет. Мне хотелось
одного — искупаться.

В четыре часа я спустилась на пляж. На террасе я столкнулась с отцом он собирался в
поселок; я ничего ему не сказала. Даже не посоветовала вести себя осторожней.

Вода была ласковая и теплая. Анна не показывалась — должно быть, рисовала у себя в
комнате свои модели, а отец тем временем любезничал с Эльзой. Через два часа солнце
уже перестало греть, я поднялась на террасу, села в кресло и развернула газету.

В эту минуту я и увидела Анну; она появилась из леса. Она бежала, кстати сказать, очень
плохо, неуклюже, прижав локти к телу. У меня вдруг мелькнула непристойная мысль —
что бежит старая женщина, что она вот-вот упадет. Я оцепенела: она скрылась за домом
в той стороне, где был гараж. Тогда я вдруг поняла и тоже бегом устремилась за нею.
Она уже сидела в своей машине и включала зажигание. Я ринулась к ней и повисла на
дверце.
— Анна, — сказала я, — Анна, не уезжайте, это недоразумение, это моя вина, я объясню
вам…
Она меня не слушала, не смотрела на меня, она наклонилась, чтобы освободить тормоз.

— Анна, вы нам так нужны!
Тогда она выпрямилась — лицо ее было искажено. Она плакала. И тут я вдруг поняла,
что подняла руку не на некую абстракцию, а на существо, которое способно чувствовать
и страдать. Когда-то она была девочкой, наверное немного скрытной, потом подростком,
потом женщиной. Ей исполнилось сорок лет, она была одинока, она полюбила и
надеялась счастливо прожить с любимым человеком десять, а может, и двадцать лет. А
я… ее лицо… это было делом моих рук. Я была потрясена, я как в ознобе колотилась о
дверцу машины.
— Вам не нужен никто, — прошептала она, — ни вам, ни ему. Мотор завелся. Я была в
отчаянии, я не могла ее так отпустить.

— Простите меня, умоляю вас…