Page 48 - Здравствуй грусть

Глава десятая
Удивительное дело — судьба любит являться нам в самом не-достойном или заурядном
обличье. В то лето она избрала обличье Эльзы. Что ж, красивое или, вернее,
привлекательное обличье. К тому же Эльза великолепно смеялась, заразительно,
самозабвенно, как это свойственно одним только недалеким людям.

Я быстро уловила, как действует этот смех на отца, и подстрекала Эльзу выжимать из
него все возможное, когда нам предстояло «застигнуть» ее с Сирилом. «Как только
услышите, что мы с отцом близко, — наставляла я ее, ничего не говорите, просто
смейтесь». И едва раздавался этот упоенный смех, лицо отца мгновенно искажалось от
ярости. Роль режиссера по-прежнему увлекала меня. Все мои удары попадали точно в
цель: при виде Эльзы и Сирила, которые выставляли напоказ свои несуществующие, но
вполне правдоподобные отношения, мы оба с отцом бледнели, вся кровь отливала от
моего лица, так же как от его, это была загнанная вглубь жажда обладания, которая
хуже любой муки. Сирил, Сирил, склонившийся над Эльзой… Это зрелище разрывало
мне сердце, а между тем я сама подготавливала его вместе с Сирилом и Эльзой, не
подозревая, какой силой оно обладает. На словах все легко и просто; но стоило мне
увидеть профиль Сирила, его смуглую, гибкую шею, склоненную над приподнятым к
нему лицом Эльзы, и я готова была отдать все на свете, чтобы этого не было. Я забывала,
что сама это подстроила.
Но если отбросить эти эпизоды, повседневная жизнь была заполнена доверием,
нежностью и — мне больно произнести это слово — счастьем Анны. Да, никогда я не
видела ее более счастливой — она вверяла себя нам, эгоистам, не подозревая ни о наших
бурных желаниях, ни о моих гнусных мелких интригах. На это я и рассчитывала: из
сдержанности, гордости она инстинктивно избегала каких бы то ни было ухищрений,
чтобы крепче привязать отца, какого бы то ни было кокетства, кроме одного — была
красивой, умной и нежной. Мало-помалу я начинала ее жалеть. Жалость — приятное
чувство, устоять перед ним так же трудно, как перед музыкой военного оркестра. Можно
ли ставить мне его в вину?

Однажды утром необычайно взволнованная горничная принесла мне записку от Эльзы:
«Все улаживается, приходите!» Мне почудилось, будто стряслась катастрофа — я
ненавижу развязки. И все-таки я пришла к Эльзе на пляж, лицо ее сияло торжеством:
— Час назад я наконец-то встретилась с вашим отцом.
— Что он вам сказал?

— Сказал, что ужасно жалеет о том, что произошло, что вел себя по-хамски. Это ведь
правда?

Мне пришлось согласиться.

— Потом наговорил мне комплиментов, как умеет он один… Знаете, этаким небрежным
тоном, очень тихо, словно ему тяжело говорить… таким тоном…
Я пресекла ее идиллические воспоминания.

— К чему он клонил?
— Ни к чему!… То есть нет, он пригласил меня выпить с ним в поселке чашку чая, чтобы
доказать, что я не таю на него обиды, что я женщина современная, с широкими
взглядами…

Представления моего отца о широте взглядов молодых рыжеволосых женщин
развеселили меня.

— Что тут смешного? Идти мне туда или нет?
Я едва не ответила ей: «А мне какое дело?» Потом сообразила, что она видит во мне
виновницу успеха своих маневров. Справедливо или нет, но я разозлилась.

— Не знаю, Эльза. Все зависит от вас, не спрашивайте меня каждую минуту, что вам