Page 81 - Зона

Лебедева сжала виски кулаками, издав тяжелый пронзительный рев:
– Чужая я тебе, немилая… Загубил ты мои лучшие годы… Бросил ты меня одну, как во
поле рябину…
Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза ее покраснели. Тушь стекала по мокрым
щекам…
Тимофей, наоборот, держался почти глумливо.

– Такая уж работа, – цедил он.
– Уехать бы на край земли! – выла Полина.

– К Врангелю, что ли? – настораживался Геша.
– Отлично, – повторял Хуриев. – Лебедева, не выпячивайте зад. Чмыхалов, не заслоняйте
героиню. (Так я узнал Гешину фамилию – Чмыхалов.) Поехали… Входит Дзержинский…
А, молодое поколение?!..
Цуриков откашлялся и хмуро произнес:

– А, блядь, молодое поколение?!..

– Что это за слова-паразиты? – вмешался Хуриев.
– А, молодое поколение?!

– Здравия желаю, Феликс Эдмундович, – приподнялся Геша.
– Ты должен смутиться, – подсказал Хуриев.

– Я думаю, ему надо вскочить, – посоветовал Гурин.
Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал честь, прикоснувшись ладонью к
бритому лбу.
– Здравия желаю! – крикнул он.

Дзержинский брезгливо пожал ему руку. Педерастов в зоне не любили. Особенно
пассивных.
– Динамичнее! – попросил Хуриев.

Геша заговорил быстрее. Потом еще быстрее. Он торопился, проглатывая слова:

– Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович… Полинка моя совсем одичала. Ревнует меня к
службе, понял? (У Геши выходило – поэл.) …Скучаю, говорит… а ведь люблю я ее,
Полинку-то… Невеста она мне, поэл? Сердцем моим завладела, поэл?..

– Опять слова-паразиты, – закричал Хуриев, – будьте внимательнее!
Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы.

– Перерыв! – объявил замполит. – На сегодня достаточно.
– Жаль, – сказал Гурин, – у меня как раз появилось вдохновение.

– Давайте подведем итоги.
Хуриев вынул блокнот и продолжал:

– Ленин более или менее похож на человека. Тимофей – четверка с минусом. Полина
лучите, чем я думал, откровенно говоря. А вот Дзержинский – неубедителен, явно
неубедителен. Помните, Дзержинский – это совесть революции. Рыцарь без страха и
упрека. А у вас получается какой-то рецидивист…
– Я постараюсь, – равнодушно заверил Цуриков.