Page 34 - Избранное

Босячки всякие так и ходят под флагом бандитизма. Поп вот тоже тут потонул добровольно,
а летом, например, матку моей бабы убили по случаю. Тут, приятный ты мой, места вполне
гиблые. Смерть так и ходит, своей косой помахивает. Но если ты не из пугливых, то,
конечно, оставайся.
Так вот поговорили мы с ним до вечера, а вечером баба его кушать подает.
Припал я тут к горяченькому, а он, Егор Савич, так и говорит, так и поет про разные
там дела-делишки и все клонит разговор на самые жуткие вещи и приключения, и сам
дрожит и пугается.
Рассказал он мне тогда, запомнил, случай, как бабку Василису убили. Как бабка
Василиса у помойной кучи присела, а он, убийца, так в нее и лепит из шпалера, и все, знаете
ли, мимо. Раз только попал, а после все мимо.
А дельце это такое было:
Пришли к ним, например, два человека и за стол без слова сели. А бабка Василиса
покойница — яд была бабка.
Ладно. Бабка Василиса видит, что смело они так сели, и к ним.
— Вы, — говорит, — кто же такие будете, красные, может быть, или, наверное, белые?
Те усмехнулись и говорят:
— А ты угадай, мамаша. Ежели угадаешь, то мы тебя угостим свиным шпиком. А
ежели нет, то извиняемся — на тот свет пошлем. Нынче жизнь не представляет какойнибудь
определенной ценности, а это у нас будет вроде интересной игры, которая нас подбодрит на
дальнейшее путешествие.
Бабка Василиса испугалась и затряслась. Сначала она так сказала, потом этак.
Те говорят:
— Нет, не угадала, мамаша. Мы — зеленая армия. И мы идем против белых и против
красных под лозунгом "Догорай моя лучина".
И тут они взяли бабку за руку и застрелили ее во дворе.
И, когда это Егор Савич рассказал, я его побранил.
— Чего ж это ты, — побранил, — за бабку-то не вступился? Явление это вполне
недопустимое.
А он:
— Да, — говорит, — недопустимое, сознаю, но, говорит, если б она мне родная была
матка, то — да, то я, я очень вспыльчивый человек, я, может быть, зубами бы его загрыз, ну,
а тут не родная она мне матка, — бабы моей матка. Сам посуди, зачем мне на рожон было
лезть?
Спорить я с ним не стал, меня ко сну начало клонить, а он так весь и горит и все
растравляет себя на страшное.
— Хочешь, — говорит, — я тебе еще про попа расскажу? Очень, говорит, это
замечательное явление из жизни.
— Что ж, — отвечаю, — говори, если на то пошло. Ты, говорю, теперь хозяин.
Начал он тут про попа рассказывать, как поп потонул.
— Жил-был, — говорит, — поп Иван, и можете себе представить…
Говорит это он, а я слышу — стучит ктой-то в дверь, и голос-бас войти просит.
И вот, представьте себе, входит этот самый беспалый, с хозяином здоровается и мне все
мигун мигает.
— Допустите, — говорит, — переночевать. Ночка, говорит, темная, я боюся. А человек
я богатый. Могут обокрасть.
И сам, жаба, хохочет.
А Егор Савич так в мыслях своих и порхает.
— Пусть, — говорит, — пусть. Я ему про попа тоже расскажу… Жил-был, говорит,
поп, и, можете себе представить, ночью у него завыла собака…
А я взглянул в это время на беспалого, — ухмыляется, гадюка. И сам вынимает
серебряный портсигарчик и папироску закуривает.