Page 35 - Избранное

"Ну, — думаю, — вор и сибиряк. Не иначе как кого распотрошил. Ишь ты какую вещь
стибрил".
А вещь — вполне роскошный барский портсигар. На нем, знаете ли, запомнил, букашка
какая-нибудь, свинка, буковка.
Оробел я снова и говорю для внутренней бодрости:
— Да, говорю, это ты, Егор Савич, например, про собаку верно. Это неправда, что
смерть-старуха с косой. Смерть — маленькое и мохнатенькое, катится и хихикает. Человеку
она незрима, а собака, например, ее видит, и кошка видит. Собака как увидит — мордой в
землю уткнется и воет, а кошка — та фырчит, и шерстка у ней дыбком становится. А я вот,
говорю, такой человек, смерти хотя и не увижу, но убийцу замечу издали и вора, например,
тоже.
И при этих моих словах на беспалого взглянул. Только я взглянул, а на дворе:
— У… у…
Как завоет собака, так мы тут и зажались.
Смерти я не боюсь, смерть мне даже очень хорошо известна по военным делам, ну, а
Егор Савич — человек гражданский, частный человек.
Егор Савич как услышал "у… у…", так посерел весь, будто лунатик, заметался, припал
к моему плечику.
— Ох, — говорит, — как вы хотите, а это, безусловно, на мой счет. Ох, говорит, моя
это очередь. Не спорьте.
Смотрю — и беспалая жаба сидит в испуге.
Егора Савича я утешаю, а беспалый говорит такое:
— С чего бы, говорит, тут смерти-то ходить? Давайте, говорит, лягем спать поскореича.
Завтра-то мне (замечайте) чуть свет вставать нужно.
"Ох, — думаю, — хитровой мужик, как красноречиво выказывает свое намеренье. Ты
только ему засни, а он хватит тебя, может быть, топориком и — баста, чуть свет уйдет".
Нет, думаю, не буду ему спать, не такой я еще человек темный.
Ладно. Пес, безусловно, заглох, а мы разлеглись, кто куда, а я, запомнил, на полу
приткнулся.
И не знаю уж, как вышло, может, что горяченького через меру покушал, — задремал.
И вот представилась мне во сне такая картина. Снится мне, будто сидим мы у стола, как
и раньше, и вдруг катится, замечаем, по полу темненькое и мохнатенькое, вроде крысы.
Докатилось оно до Егора Савича и — прыг ему на колени, а беспалый нахально хохочет. И
вдруг слышим мы ижехерувимское пение, и деточка будто такая маленькая в голеньком виде
всходит и передо мной во фронт становится и честь мне делает ручкой.
А я будто оробел и говорю:
— Чего, говорю, тебе, невинненькая деточка, нужно? Ответьте мне для ради бога.
А она будто нахмурилась, невинненьким пальчиком указывает на беспалого.
Тут я и проснулся. Проснулся и дрожу. Сон, думаю, в руку. Так я об этом и знал.
Дошел я тихоньким образом до Егора Савича, сам шатаюсь.
— Что, — вспрашиваю, — жив ли? — говорю.
— Жив, — говорит, — а что такоеча?
— Ну, — говорю, — обними меня, я твой спаситель, буди мужиков, вязать нужно
беспалого сибирского преступника, поскольку он, наверное, хотел тебя топором убить.
Разбудили мы мужиков, стали вязать беспалого, а он, гадюка, представляется, что не в
курсе дела.
— Что, — говорит, — вы горохом объелись, что ли? Я, говорит, и в мыслях это
убийство не держал. А что касается моего серебряного портсигара, то я его не своровал, а
заработал. И я, говорит, могу хозяину по секрету сказать — чем я занимаюсь.
И тут он наклоняется к Егор Савичу и что-то ему шепчет.
Видим, Егор Савич смеется и веселится и так мне отвечает:
— Я, говорит, тебя рабочим к себе не возьму. Ты, говорит, только народ смущаешь.