Page 31 - Избранное

Может быть, я тут заснул — не знаю, только утром встаю: трется у ноги сучка. А во
мне будто страху никакого и нет и даже какой-то смех внутренний выступает. "Да это же, —
думаю, — собачка с моего двора. Может, она не пожелала с Клоповым находиться и вот
пристала ко мне, к своему законному хозяину".
Погладил я сучку по шерстке, сам, безусловно, еще остерегаюсь.
— Ну, — говорю, — нужно нам идти. Есть, говорю, у меня такой задушевный приятель
Утин. К нему мы и пойдем. Будем с ним жить в обнимку и по-приятельски. Пойдем со своим
законным хозяином.
Так вот я сказал ей, будто у нас вчера ничего и не было. Встаю и иду тихонечко. Она,
безусловно, за мной.
Прихожу, например, в одну деревню, расспрашиваю:
— Это, — говорят, — очень даже далеко, и идти туда нужно, может быть, пять ден.
— Ой-е-ей, — говорю, — что же мне такоеча делать? Дайте, говорю, мне, если на то
пошло, полбуханки хлеба.
— Что ты, — говорят, — что ты, прохожий незнакомец, тут кругом все голодуют и
сами возьмут, если дастишь.
Так вот не дали мне ничего, и в другой деревне тоже ничего не дали, и пошел я вовсе
даже голодный с белой своей сучкой.
Да еще, не вспомню уж откуда, увязался за нами преогромный такой пес — кобель.
Так вот иду я сам-третий, голодую, а они, безусловно, нюх да нюх и найдут себе
пропитание.
И так я голодовал в те дни, провал их возьми, что начал кушать всякую нечисть и
блекоту, и съел даже, запомнил, одну лягуху.
Теперь вот озолоти меня золотом — в рот не возьму, а тогда съел.
Было это, запомнил, к концу дороги. К вечеру я, например, очень ослаб, стал собирать
грибки да ягодки, смотрю — скачет.
И вспомнил: говорил мне задушевный приятель, что лягух, безусловно, кушают в
иностранных державах и даже вкусом они вкусней рябчиков. И будто сам он ел и
похваливал.
Поймал я тогда лягуху, лапишки ей пообрывал. Кострик, может быть, разложил и на
согретый камушек положил пекчись эти ножки.
А как стали они печеные, дал одну сучке, а та ничего — съела.
Стал и я кушать.
Вкуса в ней, прямо скажу, никакого, только во рту гадливость.
Может быть, ее нужно с солью кушать — не знаю, но только в рот ее больше не возьму.
Все-таки съел я ее, любезную. Поблевал маленько. Заел еще грибками и побрел дальше.
И сколько я так шел — не помню, только дошел до нужного места.
Вспрашиваю:
— Здесь ли проживает задушевный приятель Утин?
— Да, — говорят, — безусловно, здесь проживает задушевный приятель Утин.
Взойдите вот в этот домишко.
Взошел я в домишко, а сучка у меня, заметьте, в ногах так и вьется, и кобель сзади. И
вот входит в зальце задушевный приятель и удивляется:
— Ты ли это, Назар Ильич товарищ Синебрюхов?
— Да, — говорю, — безусловно. А что, говорю, такоеча?
— Да нет, — говорит, — ничего. Я, говорит, тебя не гоню и супротив тебя ничего не
имею, да только как же все это так? У меня, говорит, тут уже папаша живет. И мой папаша,
наверно, будет что-нибудь иметь против. Он у меня очень такой несговорчивый старичок. А
лично я, говорит, всецело рад и счастлив твоему прибытию.
Тогда я отвечаю ему гордо:
— Нет, отвечаю, дорогой мой приятель Утин, вижу, что ты не рад, но я, говорю,
пришел не в гости гостить и не в обнимку жить. Я, говорю, пришел в рабочие батраки