Page 59 - Избранное

В начале июля появилось в газете опровержение. Дескать, явная ложь и выдумка. И
вообще, дескать, никакой воды на станции не оказалось. Даже в графине.
А в правлении и сейчас думают, что наш знакомый наврал.
Пущай думают. В правоте жить легче.
1924

ПАЦИЕНТКА

В сельскую больницу Анисья приехала за тридцать верст.
Выехала на рассвете и в полдень остановилась у белого одноэтажного дома.
— Хирург-то принимает? — спросила она мужика, сидевшего на крыльце.
— Хирург-то? — с интересом спросил мужик. — А ты не больна ли будешь?
— Больна, — ответила Анисья.
— Я, милая, тоже больной, — сказал мужик. — Пшеном объелся… Седьмым записан.
Анисья привязала лошадь к плетню и вошла в больницу.
Больных принимал фельдшер Иван Кузьмич. Был он маленький, старенький и ужасно
знаменитый. Все вокруг знали его, хвалили и называли без причины хирургом.
Анисья вошла к нему в комнату, низко поклонилась и присела на край стула.
— Больна, что ли? — спросил Иван Кузьмич.
— Больна я, — сказала Анисья. — То есть вся насквозь больная. Каждая косточка ноет
и трясется. Сердце гниет заживо.
— С чего бы это? — равнодушно спросил фельдшер. — С каких пор?
— С осени, Иван Кузьмич. С самой осени. Осенью я заболела. Как, знаете ли, супруг
Димитрий Наумыч приехал из города, так я и заболела. Я стою, например, возле стола и
лепешки в муке валяю. Димитрий Наумыч любил эти самые лепешки. Где-то, думаю, он
теперь, Димитрий Наумыч-то? В городе он советский депутат…
— Позволь, бабонька, — сказал фельдшер, — ври, да не завирайся. Чем больна-то?
— Да я ж и говорю, — сказала Анисья, — стою возле стола, кручу лепешки… Вдруг
тетка Агафья, что баран, прибегает и рукой машет. "Иди, кричит, — Анисьюшка, иди
поскорей. Твой-то никак приехал из города и идет будто по улице с мешком и с палкой".
Зашлось у меня сердце. Подкосились ноги. Стою дурой и лепешки мну… Бросила после
лепешки, выбежала во двор. А во дворе солнце играет, играет. Воздух легкий. А налево, этак
у хлева, желтый теленок стоит и хвостишкой мух пугает. Взглянула я на теленка — слезы
каплют. Вот, думаю, Димитрий Наумыч-то обрадуется этому самому желтому теленку…
— Позволь, — хмуро сказал фельдшер, — ты дело говори.
— Я ж и говорю, батюшка, Иван Кузьмич. Не сердись только. Дело я говорю…
Выбежала я за ворота. Гляжу этак, знаете ли, — налево церковь, коза ходит, петух ножкой
ворошит, а направо, по самой серединке, гляжу Димитрий Наумыч идет. Глянула я на него.
Сердце закатилось, икота подступает. Ой, думаю, мать честная, пресвятая богородица! Ой,
думаю, тошненько!
А он-то идет серьезным, мелким шагом. Борода по воздуху треплется. И платье
городское на нем. И в штиблетах… Как увидела я штиблеты, будто что оторвалось у меня
внутри. Ой, думаю, куда ж я такая-то, необразованная, гожусь ему в пару, если он, может,
первый человек и депутат советский… Встала я дурой у плетня и ногами не могу идти.
Перебираю пальцами плетень и стою. А он-то, Димитрий Наумыч, депутат советский,
доходит до меня мелким ходом и здоровается.
"Здравствуйте, — говорит, — Анисья Васильевна. Сколько, говорит, лет, сколько зим
не виделись с вами…"
Мне бы, дуре, мешок у Димитрия Наумыча схватить, а я гляжу на штиблеты и не
двигаюсь. Ой, думаю, отвык от меня мужик. Штиблеты носит. С городскими, может, с
комсомолками разговаривает.
А Димитрий Наумыч отвечает басом: