Page 62 - Избранное

Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не
оттяпали.
Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам.
Горячится. И через это дерется грубо, как в тумане.
Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда
расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида Гаврилова от этой идеологии башка
поскорее не зарастет.
А приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова, в девять часов
вечера на кухню и разжигает примус. Она всегда, знаете, об это время разжигает примус. Чай
пьет и компрессы ставит.
Так приходит она на кухню. Ставит примус перед собой и разжигает. А он, провались
совсем, не разжигается.
Она думает: "С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не закоптел ли, провались совсем!"
И берет она в левую руку ежик и хочет чистить.
Хочет она чистить, берет в левую руку ежик, а другая жиличка, Дарья Петровна
Кобылина, чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
— Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
— Пожалуйста, отвечает, подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком. Мне, говорит, до
вашего ежика дотронуться противно, не то что его в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина. Стали они между
собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск.
Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ежик, на шум является. Здоровый такой мужчина,
пузатый даже, но, в свою очередь, нервный.
Так является это Иван Степаныч и говорит:
— Я, говорит, ну, ровно слон работаю за тридцать два рубля с копейками в кооперации,
улыбаюсь, говорит, покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого, говорит, на трудовые
гроши ежики себе покупаю, и нипочем то есть не разрешу постороннему чужому персоналу
этими ежиками воспользоваться.
Тут снова шум, и дискуссия поднялась вокруг ежика. Все жильцы, конечно,
поднаперли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.
— Что это, — говорит, — за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса.
Повернуться негде. А тут двенадцать человек вперлось. Хочешь, например, одного по харе
смазать — троих кроешь. И, конечное дело, на все натыкаешься, падаешь. Не то что, знаете,
безногому инвалиду — с тремя ногами устоять на полу нет никакой возможности.
А инвалид, чертова перечница, несмотря на это, в самую гущу вперся. Иван Степаныч,
чей ежик, кричит ему:
— Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.
Гаврилыч говорит:
— Пущай, говорит, нога пропадает! А только, говорит, не могу я теперича уйти. Мне,
говорит, сейчас всю амбицию в кровь разбили.
А ему, действительно, в эту минуту кто-то по морде съездил. Ну, и не уходит,
накидывается. Тут в это время кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу. Инвалид
— брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся. Является мильтон. Кричит:
— Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим
комнатам.
"Вот те, — думают, — клюква, с чего ж это мы, уважаемые граждане, разодрались?"
Бросился народ по своим комнатам, один только инвалид Гаврилыч не бросился.