Page 66 - Избранное
P. 66

Вот что он рассказал:
                     "Вот  вы  меня,  граждане,  спрашиваете,  был  ли  я  актером?  Ну,  был.  В  театре  играл.
               Прикасался к этому искусству. А только ерунда. Ничего в этом нет выдающего.
                     Конечно, если подумать глубже, то в этом искусстве много хорошего.
                     Скажем,  выйдешь  на  сцену,  а  публика  смотрит.  А  средь  публики  —  знакомые,
               родственники  со  стороны жены, граждане  с  дому.  Глядишь  —  подмигивают  с  партеру  —
               дескать, не робей, Вася, дуй до горы. А ты, значит, им знаки делаешь  — дескать, оставьте
               беспокоиться, граждане. Знаем. Сами с усами.
                     Но если подумать глубже, то ничего в этой профессии нету хорошего. Крови больше
               испортишь.
                     Вот раз ставили мы пьесу "Кто виноват?". Из прежней жизни. Очень это сильная пьеса.
               Там, значит, в одном акте грабители купца грабят на глазах у публики. Очень натурально
               выходит. Купец, значит, кричит, ногами отбивается. А его грабят. Жуткая пьеса.
                     Так вот поставили эту пьесу.
                     А перед самым спектаклем один любитель, который купца играл, выпил. И в жаре до
               того его, бродягу, растрясло, что, видим, не может роль купца вести. И, как выйдет к рампе,
               так нарочно электрические лампочки ногой давит.
                     Режиссер Иван Палыч мне говорит:
                     — Не  придется,  говорит,  во  втором  акте  его  выпущать.  Передавит,  сукин  сын,  все
               лампочки. Может, говорит, ты заместо его сыграешь? Публика дура — не поймет.
                     Я говорю:
                     — Я,  граждане,  не  могу,  говорю,  к  рампе  выйти.  Не  проекте.  Я,  говорю,  сейчас  два
               арбуза съел. Неважно соображаю.
                     А он говорит:
                     — Выручай,  браток.  Хоть  на  одно  действие.  Может,  тот  артист  после  очухается.  Не
               срывай, говорит, просветительной работы.
                     Все-таки упросили. Вышел я к рампе.
                     И вышел по ходу пьесы, как есть, в своем пиджаке, в брюках. Только что  бороденку
               чужую приклеил. И вышел. А публика хотя и дура, а враз узнала меня.
                     — А, — говорят, — Вася вышедши! Не робей, дескать, дуй до горы…
                     Я говорю:
                     — Робеть,  граждане,  не  приходится  —  раз,  говорю,  критический  момент.  Артист,
               говорю, сильно под мухой и не может к рампе выйтить. Блюет.
                     Начали действие.
                     Играю  я  в  действии  купца.  Кричу,  значит,  ногами  от  грабителей  отбиваюсь.  И
               чувствую, будто кто-то из любителей действительно мне в карман лезет.
                     Запахнул я пиджачок. В сторону от артистов.
                     Отбиваюсь от них. Прямо по роже бью. Ей-богу!
                     — Не подходите, — говорю, — сволочи, честью прошу.
                     А те по ходу пьесы это наседают и наседают. Вынули у меня бумажник (восемнадцать
               червонцев) и к часам прутся.
                     Я кричу не своим голосом:
                     — Караул, дескать, граждане, всерьез грабят.
                     А  от  этого  полный  эффект  получается.  Публика-дура  в  восхищении  в  ладоши  бьет.
               Кричит:
                     — Давай, Вася, давай. Отбивайся, милый. Крой их, дьяволов, по башкам.
                     Я кричу:
                     — Не помогает, братцы!
                     И сам стегаю прямо по головам.
                     Вижу — один любитель кровью исходит, а другие, подлецы, в раж вошли и наседают.
                     — Братцы, — кричу, — да что ж это? За какое самое это страдать-то приходится?
                     Режиссер тут с кулис высовывается.
   61   62   63   64   65   66   67   68   69   70   71