Page 74 - Избранное
P. 74

Драпов цветет, как маков цвет или, скажем, хризантема в саду.
                     А вчера, проходя мимо, пощекотал я Егорку Драпова.
                     Черт с ним. Хоть, думаю, и подлец, а приятный человек.
                     Полюбил я Егорку Драпова.
                     1925

                                                      ЧЕТЫРЕ ДНЯ

                     Германская  война  и  разные  там  окопчики  —  все  это  теперь,  граждане,  на  нас
               сказывается. Все мы через это нездоровые и больные.
                     У  кого  нервы  расшатаны,  у  кого  брюхо  как-нибудь  сводит,  у  кого  сердце  не  так
               аритмично бьется, как это хотелось бы. Все это результаты.
                     На свое здоровье, конечно, пожаловаться я не могу.
                     Здоров. И жру ничего. И сон невредный. Однако каждую минуту остерегаюсь, что эти
               окопчики и на мне скажутся.
                     Тоже вот не очень  давно встал  я  с постели. И  надеваю,  как  сейчас  помню,  сапог.  А
               супруга мне говорит:
                     — Что-то, говорит, ты, Ваня, сегодня с лица будто такой серый. Нездоровый, говорит,
               такой у тебя цвет бордо.
                     Поглядел я в зеркало. Действительно, — цвет лица как бордо, и морда кирпича просит.
                     Вот  те,  думаю,  клюква!  Сказываются  окопчики.  Может,  у  меня  сердце  или  там  еще
               какой-нибудь орган не так хорошо бьется. Оттого, может, я и серею.
                     Пощупал  пульс  —  тихо,  но  работает.  Однако  какие-то  боли  изнутри  пошли.  И  ноет
               что-то.
                     Грустный такой я оделся и, не покушав чаю, вышел на работу.
                     Вышел на работу. Думаю — ежели какой черт скажет мне насчет моего вида или цвета
               лица  —  схожу  обязательно  к  доктору.  Мало  ли  —  живет,  живет  человек  и вдруг  хлоп  —
               помирает. Сколько угодно.
                     Без пяти одиннадцать, как сейчас помню, подходит до меня старший мастер Житков и
               говорит:
                     — Иван Федорович, голубчик, да что с тобой? Вид, говорит, у тебя сегодня чересчур
               отчаянный. Нездоровый, говорит, у тебя, землистый вид.
                     Эти слова будто мне по сердцу полоснули.
                     Пошатнулось, думаю, мать честная, здоровье. Допрыгался, думаю.
                     И снова стало ныть у меня внутри, мутить. Еле, знаете, до дому дополз. Хотел даже
               скорую помощь вызвать.
                     Дополз  до  дому.  Свалился  на  постель.  Лежу.  Жена  ревет,  горюет.  Соседи  приходят,
               охают.
                     — Ну,  —  говорят,  —  и  видик  у  тебя,  Иван  Федорович.  Ничего  не  скажешь.  Не
               личность, а форменное бордо.
                     Эти слова еще больше меня растравляют. Лежу плошкой и спать не могу.
                     Утром встаю разбитый, как сукин сын. И велю поскорей врача пригласить.
                     Приходит коммунальный врач и говорит: симуляция.
                     Чуть я за эти самые слова врача не побил.
                     — Я, — говорю, — покажу, какая симуляция. Я, говорю, сейчас, может быть, разорюсь
               на трояк и к самому профессору сяду и поеду.
                     Стал я собираться к профессору. Надел чистое белье. Стал бриться. Провел бритвой по
               щеке, мыло стер — гляжу — щека белая, здоровая, и румянец на ней играет.
                     Стал поскорей физию тряпочкой тереть — гляжу — начисто сходит серый цвет бордо.
                     Жена приходит, говорит:
                     — Да ты небось, Ваня, неделю рожу не полоскал?
                     Я говорю:
   69   70   71   72   73   74   75   76   77   78   79