Page 172 - «Детские годы Багрова-внука»

восстановился, и мы поселились на прежних наших местах.

Обогащённый новыми книгами и новыми впечатлениями, которые
сделались явственнее в тишине уединения и ненарушимой свободы, только
после чурасовской жизни вполне оценённой мною, я беспрестанно
разговаривал и о том и о другом с своей матерью и с удовольствием
замечал, что я стал старше и умнее, потому что мать и другие говорили,
рассуждали со мной уже о том, о чём прежде и говорить не хотели. Жизнь
наша потекла правильно и однообразно. Морозы стояли ещё сильные, и
меня долго не пускали гулять, даже не пускали сбегать к Пантелею
Григорьевичу и Сергеевне; но отец мой немедленно повидался с своим
слепым поверенным, и я с любопытством слушал их разговоры. Отец
рассказывал подробно о своей поездке в Лукоянов, о сделках с уездным
судом, о подаче просьбы и обещаниях судьи решить дело непременно в
нашу пользу; но Пантелей Григорьич усмехался и, положа обе руки на свою
высокую трость, говорил, что верить судье не следует, что он будет
мирволить тутошнему помещику и что без Правительствующего Сената не
обойдётся; что, когда придёт время, он сочинит просьбу, и тогда

понадобится ехать кому-нибудь в Москву и хлопотать там у секретаря и
обер-секретаря, которых он знал ещё протоколистами. «Но будьте
благонадёжны, государь мой Алексей Степаныч, – сказал в заключение
Пантелей Григорьевич. – Дело наше законное, проиграть его нельзя, а
могут только затянуть решение». Отец не мог вдруг поверить, что
лукояновский судья его обманет, и сам, улыбаясь, говорил: «Хорошо,
Пантелей Григорьевич, посмотрим, как решится дело в уездном суде».
Предсказания слепого поверенного оправдались впоследствии с
буквальною точностью.
Погода становилась мягче. Пришла Масленица. Мы с сестрицей
катались в санях и в первый раз в жизни видели, как крестьянские и
дворовые мальчики и девочки смело катались с высокой горы от гумна на
подмороженных коньках и ледянках. Я чувствовал, что у меня не хватило

бы храбрости на такую потеху; но мне весело было смотреть на шумное
веселье катающихся; многие опрокидывались вверх ногами, другие
налетали на них и сами кувыркались: громкий хохот оглашал окрестные
снежные поля и горы, слегка пригреваемые солнечными лучами. У нас с
сестрицей была своя, Фёдором и Евсеичем сделанная горка перед окнами
спальной; с неё я не боялся кататься вместе с моей подругой, но вдвоём не
так было весело, как в шумном множестве детей, собравшихся с целой
деревни, куда нас не пускали.
Эта Масленица памятна для меня тем, что к нам приезжали в гости