Page 202 - «Детские годы Багрова-внука»
P. 202

и мои руки, просить, молить, чтоб я ничего не сказывал маменьке, что она

               говорила про тётушку. Она напомнила мне, какой перенесла гнев от моей
               матери за подобные слова об тётушках, она принялась плакать и говорила,
               что теперь, наверное, сошлют ее в Старое Багрово, да и с мужем, пожалуй,
               разлучат, если Софья Николавна узнает об её глупых речах. «Лукавый меня
               попутал,  –  продолжала  она,  утирая  слёзы,  –  за  сердце  взяло:  жалко  вас
               стало!  Я  давно  слышала  об  этих  делах,  да  не  верила,  а  теперь  сами
               видели…  Ну,  пропала  я  совсем!»  –  вскрикнула  она,  вновь  заливаясь
               слезами. Я уверял её, что ничего не стану говорить маменьке, но Параша
               тогда только успокоилась, когда заставила меня побожиться, что не скажу
               ни  одного  слова.  «Вот  моя  умница,  –  сказала  она,  обнимая  и  целуя  мою
               сестрицу,  –  она  уж  ничего  не  скажет  на  свою  няню».  Сестрица  молча
               обнимала её. Я побожился, то есть сказал «ей-богу» в первый раз в моей
               жизни,  хотя  часто  слыхал,  как  другие  легко  произносят  эти  слова.
               Удивляюсь, как могла уговорить меня Параша и довесть до божбы, которую
               мать моя строго осуждала!
                     Намерение  моё  не  подводить  под  гнев  Парашу  осталось  твёрдым.  Я

               очень хорошо помнил, в какую беду ввёл было её прошлого года и как я
               потом  раскаивался,  но  утаить  всего  я  не  мог.  Я  немедленно  рассказал
               матери обо всём, что видел в тётушкином амбаре, об испуге Матрёны и об
               её  просьбе  ничего  не  сказывать  тётушке.  Я  скрыл  только  слова  Параши.
               Мать сначала улыбнулась, но потом строго сказала мне: «Ты виноват, что
               зашёл  туда,  куда  без  позволения  ты  ходить  не  должен,  и  в  наказание  за
               свою вину ты должен теперь солгать, то есть утаить от своей тётушки, что
               был  в  её  амбаре,  а  не  то  она  прибьет  Матрёшу».  Слово  «прибьет»  меня
               смутило;  я  не  мог  себе  представить,  чтоб  тётушка,  которой  жалко  было
               комара  раздавить,  могла  бить  Матрёшу.  Я,  конечно,  попросил  бы
               объяснения,  если  б  не  был  взволнован  угрызением  совести,  что  я  уже
               солгал, утаил от матери всё, в чём просветила меня Параша. Целый день я
               чувствовал  себя  как-то  неловко;  к  тётушке  даже  и  не  подходил,  да  и  с

               матерью  оставался  мало,  а  всё  гулял  с  сестрицей  или  читал  книжку.  К
               вечеру, однако, я придумал себе вот какое оправдание: если маменька сама
               сказала мне, что я должен утаить от тётушки, что входил в её амбар, для
               того,  чтоб  она  не  побила  Матрёшу,  то  я  должен  утаить  от  матери  слова
               Параши, для того, чтоб она не услала её в Старое Багрово. Я совершенно
               успокоился и весело лёг спать.
                     Лето  стояло  жаркое  и  грозное.  Чуть  не  всякий  день  шли  дожди,
               сопровождаемые  молнией  и  такими  громовыми  ударами,  что  весь  дом
               дрожал.  Бабушка  затепливала  свечки  перед  образами  и  молилась,  а
   197   198   199   200   201   202   203   204   205   206   207