Page 48 - «Детские годы Багрова-внука»

Отец остался с матерью, а тётушка повела меня за руку. Видно, много

страдания и страха выражалось на моём лице, потому что тётушка,
остановившись в лакейской, приласкала меня и сказала: «Не бойся,
Серёжа! Дедушка тебя не укусит». Я едва мог удерживать слёзы, готовые
хлынуть из глаз, и робко переступил порог дедушкиной горницы. Он сидел
на кожаных, старинных, каких-то диковинных креслах, везде по краям
унизанных медными шишечками… Как это странно! Эти кресла и медные
шишечки прежде всего кинулись мне в глаза, привлекли мое внимание и
как будто рассеяли и немного ободрили меня. Дедушка был в халате, на
коленях у него сидела сестрица. Увидя меня, он сейчас спустил её на пол и
ласково сказал: «Подойди-ка ко мне, Серёжа», – и протянул руку. Я
поцеловал её. «Что это у тебя глаза красны? Ты, никак, плакал, да и теперь
хочешь плакать? Видно, ты боишься и не любишь дедушку?» – «Маменька
больна», – сказал я, собрав все силы, чтоб не заплакать. Тут бабушка и
тётушка принялись рассказывать, что я ужасть как привязан к матери, что
не отхожу от неё ни на пядь и что она уже меня так приучила. Говорили
много в этом роде; но дедушка как будто не слушал их, а сам так

пристально и добродушно смотрел на меня, что робость моя стала
проходить. «Знаете ли, на кого похож Серёжа? – громко и весело сказал
он. – Он весь в дядю, Григорья Петровича». С этими словами он взял меня,
посадил к себе на колени, погладил, поцеловал и сказал: «Не плачь,
Серёжа. Мать выздоровеет. Ведь это не смертное», – и начал меня
расспрашивать очень много и очень долго об Уфе и о том, что я там делал,
о дороге и прочее. Я ободрился и разговорился, особенно о книжках и о
дороге. Дедушка слушал меня внимательно, приветливо улыбался, наконец
сказал, как-то значительно посмотря на бабушку и тётушку: «Это хорошо,
что ты мать любишь. Она ходила за тобой, не щадя живота. Ступай к ней,
только не шуми, не беспокой её и не плачь». Я отвечал, что маменька не
увидит, что я спрячусь в полог, когда захочется плакать; поцеловал руку у
дедушки и побежал к матери. Сестрица осталась. Мать как будто

испугалась, услыхав мои скорые шаги, но, увидав мое радостное лицо, сама
обрадовалась. Я поспешил рассказать с малейшими подробностями моё
пребывание у дедушки, и кожаные кресла с медными шишечками также не
были забыты; отец и даже мать не могли не улыбаться, слушая моё горячее
и обстоятельное описание кресел. «Слава богу, – сказала мать, – я вижу, что
ты дедушке понравился. Он добрый, ты должен любить его…» Я отвечал,
что люблю и, пожалуй, сейчас опять пойду к нему; но мать возразила, что
этого не нужно, и просила отца сейчас пойти к дедушке и посидеть у него:
ей хотелось знать, что он станет говорить обо мне и об сестрице. Хотя я,