Page 25 - Вечера на хуторе близ Диканьки

пришёл!

При последнем слове Параска вспыхнула ярче алой ленты, повязывавшей её голову, а
беспечный отец её вспомнил, зачем пришёл он.

— Ну, дочка! пойдём скорее! Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала, — говорил он,
боязливо оглядываясь по сторонам: — побежала закупать себе плах и дерюг всяких, так
нужно до приходу её всё кончить!

Не успела переступить она за порог хаты, как почувствовала себя на руках парубка в белой
свитке, который с кучею народа выжидал её на улице.

— Боже, благослови! — сказал Черевик, складывая им руки. — Пусть их живут, как венки
вьют!

Тут послышался шум в народе.

— Я скорее тресну, чем допущу до этого! — кричала сожительница Солопия, которую, однако
ж, с хохотом отталкивала толпа народа.

— Не бесись, не бесись, жинка! — говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих
цыган овладела её руками: — что сделано, то сделано; я переменять не люблю!

— Нет! нет! этого-то не будет! — кричала Хивря, но никто не слушал её; несколько пар
обступило новую пару и составили около неё непроницаемую танцующую стену.

Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара
смычком музыканта, в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, всё обратилось,
волею и неволею, к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых,
кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Всё
неслось. Всё танцевало. Но ещё страннее, ещё неразгаданнее чувство пробудилось бы в
глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы,
толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком. Беспечные! даже без детской
радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего
безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо
покачивали охмелевшими головами, подплясывая за веселящимся народом, не обращая
даже глаз на молодую чету.

Гром, хохот, песни слышались тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в
пустоте воздуха. Ещё слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдалённого моря,
и скоро всё стало пусто и глухо.

Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий
звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико
внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим,
теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному!
И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему.

ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ИВАНА КУПАЛА

Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

Page 25/115