Page 27 - Вечера на хуторе близ Диканьки
P. 27

Одну из его чудных историй перескажу теперь вам. Знаю, что много наберётся таких умников,
       пописывающих по судам и читающих даже гражданскую грамоту, которые, если дать им в
       руки простой часослов, не разобрали бы ни аза в нём, а показывать на позор свои зубы —
       есть уменье. Им всё, что ни расскажешь, в смех. Эдакое неверье разошлось по свету! Да
       чего, — вот не люби бог меня и пречистая дева! вы, может, даже не поверите: раз как-то
       заикнулся про ведьм — что ж? нашёлся сорви-голова, ведьмам не верит! Да, славу богу, вот
       я, сколько живу уже на свете, видел таких иноверцев, которым


       провозить попа в решете [2] было легче, нежели нашему брату понюхать табаку; а и те
       открещивались от ведьм. Но приснись им… не хочется только выговорить, что такое, нечего и
       толковать об них.

       Лет — куды! — более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села и не узнал бы никто:
       хутор, самый бедный хутор! Избёнок десять, не обмазанных, не укрытых, торчало то сям, то
       там, посереди поля. Ни плетня, ни сарая порядочного, где бы поставить скотину или воз. Это
       ж ещё богачи так жили; а посмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая в земле яма —
       вот вам и хата! Только по дыму и можно было узнать, что живёт там человек божий. Вы
       спросите, отчего они жили так? Бедность не бедность: потому что тогда козаковал почти
       всякий и набирал в чужих землях немало добра; а больше оттого, что незачем было
       заводиться порядочною хатою. Какого народу тогда не шаталось по всем местам: крымцы,
       ляхи, литвинство! Бывало то, что и свои наедут кучами и обдирают своих же. Всего бывало.


       В этом-то хуторе показывался часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе.
       Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет, пьянствует и вдруг пропадёт, как в воду, и
       слуху нет. Там, глядь — снова будто с неба упал, рыскает по улицам села, которого теперь и
       следу нет и которое было, может, не дальше ста шагов от Диканьки. Понаберёт встречных
       козаков: хохот, песни, деньги сыплются, водка — как вода… Пристанет, бывало, к красным
       девушкам: надарит лент, серёг, монист — девать некуда! Правда, что красные девушки
       немного призадумывались, принимая подарки: бог знает, может, в самом деле перешли они
       через нечистые руки. Родная тётка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней
       Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так называли этого
       бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не
       согласилась бы принять от него подарков. Опять, как же и не взять: всякого проберёт страх,
       когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что,
       кажется, унёс бы ноги бог знает куда; а возьмёшь — так на другую же ночь и тащится в гости
       какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее
       монисто, кусать за палец, когда на нём перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в неё
       лента. Бог с ними тогда, с этими подарками! Но вот беда — и отвязаться нельзя: бросишь в
       воду — плывёт чертовский перстень или монисто поверх воды, и к тебе же в руки.

       В селе была церковь, чуть ли ещё, как вспомню, не святого Пантелея. Жил тогда при ней
       иерей, блаженной памяти отец Афанасий. Заметив, что Басаврюк и на светлое воскресение
       не бывал в церкви, задумал было пожурить его — наложить церковное покаяние. Куды!
       насилу ноги унёс. «Слушай,


       паноче!  — загремел он ему в ответ: — знай лучше своё дело, чем мешаться в чужие, если не
       хочешь, чтобы козлиное горло твоё было залеплено горячею кутьёю!» Что делать с
       окаянным? Отец Афанасий объявил только, что всякого, кто зазнается с Басаврюком, станет
       считать за католика, врага христовой церкви и всего человеческого рода.

       В том селе был у одного козака, прозвищем Коржа, работник, которого люди звали Петром
       Безродным; может, оттого, что никто не помнил ни отца его, ни матери. Староста церкви
       говорил, правда, что они на другой же год померли от чумы; но тётка моего деда знать этого
       не хотела и всеми силами старалась наделить его роднёй, хотя бедному Петру было в ней
       столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге. Она говорила, что отец его и теперь на


                                                        Page 27/115
   22   23   24   25   26   27   28   29   30   31   32