Page 197 - Робинзон Крузо

сожаления согласился бы остаться на острове до конца моей жизни.

Дня через два или три после того, как я привел Пятницу в мою
крепость, мне пришло в голову, что если я хочу отучить его от ужасной
привычки есть человеческое мясо, то надо отбить у него вкус к этому
блюду и приучить к другой пище. И вот однажды утром, отправляясь в лес,
я взял его с собой. У меня было намерение зарезать козленка из моего
стада, принести его домой и сварить, но по дороге я увидел под деревом
дикую козу с парой козлят. «Постой!» – сказал я Пятнице, схватив его за
руку, и сделал ему знак не шевелиться, потом прицелился, выстрелил и
убил одного из козлят. Бедный дикарь, который видел уже, как я убил
издали его врага, но не понимал, каким образом это произошло, был
страшно поражен: он задрожал, зашатался; я думал, он сейчас лишится
чувств. Он не видел козленка, в которого я целился, но приподнял полу
своей куртки и стал щупать, не ранен ли он. Бедняга вообразил, вероятно,
что я хотел убить его, так как упал передо мной на колени, стал обнимать
мои ноги и долго говорил мне что-то на своем языке. Я, конечно, не понял
его, но было ясно, что он просит не убивать его.

Мне скоро удалось его убедить, что я не имею ни малейшего
намерения причинить ему вред. Я взял его за руку, засмеялся и, указав на
убитого козленка, велел сбегать за ним, что он и исполнил. Покуда он
возился с козленком и выражал свое недоумение по поводу того, каким
способом тот убит, я снова зарядил ружье. Немного погодя я увидел на
дереве, на расстоянии ружейного выстрела от меня, большую птицу,
которую я принял за ястреба. Желая дать Пятнице маленький наглядный
урок, я подозвал его к себе, показал ему пальцем сперва на птицу, которая
оказалась не ястребом, но попугаем, потом на ружье, потом на землю под
тем деревом, на котором сидела птица, приглашая его смотреть, как она
упадет. Вслед за тем я выстрелил, и он действительно увидел, что попугай
упал. Пятница и на этот раз перепугался, несмотря на все мои объяснения;
он был ошеломлен еще и потому, что он не видел, как я зарядил ружье, и,

вероятно, думал, что в этом оружии сидит какая-то волшебная
разрушительная сила, приносящая смерть на любом расстоянии человеку,
зверю, птице, словом, всякому живому существу. Еще долгое время он не
мог совладать с изумлением, в которое его поверг мой выстрел. Мне
кажется, что, если бы я ему только позволил, он стал бы воздавать
божеские почести мне и моему ружью. Первое время он не решался
дотронуться до ружья, но зато разговаривал с ним, как с живым существом,
когда находился подле него. Он признался мне потом, что просил ружье не
убивать его.