Page 34 - Белый пудель

Первое во всем мире существо – Хозяин. Я вовсе не раб его, даже не слуга и не сторож, как
думают иные, а друг и покровитель. Люди, эти ходящие на задних лапах, голые, носящие
чужие шкуры животные, до смешного неловки и беззащитны. Но зато они обладают каким-то
непонятным для нас чудесным и немного страшным могуществом, а больше всех – Хозяин. Я
люблю в нем эту странную власть, а он ценит во мне силу, ловкость, отвагу и ум. Так мы и
живем.

Хозяин честолюбив. Когда мы с ним идем рядом по улице – я у его правой ноги, – за нами
всегда слышатся лестные замечания: «Вот так собачище… целый лев… какая чудная морда»
и так далее. Ни одним движением я не даю Хозяину понять, что слышу эти похвалы и что
знаю, к кому они относятся. Но я чувствую, как мне по невидимым нитям передается его
смешная, наивная, гордая радость. Чудак. Пусть тешится. Мне он еще милее со своими
маленькими слабостями.

Я силен. Я сильнее всех собак на свете. Они это узнают еще издали по моему запаху, по
виду, по взгляду. Я же на расстоянии вижу их души лежащими предо мною на спинах, с
лапами, поднятыми вверх. Строгие правила собачьего единоборства воспрещают мне трогать
сдавшегося, и я не нахожу себе достойного соперника для хорошей драки… А как иногда
хочется… Впрочем, большой тигровый дог с соседней улицы совсем перестал выходить из
дома после того, как я его проучил за невежливость. Проходя мимо забора, за которым он
жил, я теперь уже не чую его запаха и никогда не слышу издали его лая.

Люди не то. Они всегда давят слабого. Даже Хозяин, самый добрый из людей, иногда так
бьет – вовсе не громкими, но жестокими – словами других, маленьких и трусливых, что мне
становится стыдно и жалко. Я тихонько тычу его в руку носом, но он не понимает и
отмахивается.

Мы, собаки, в смысле угадывания мыслей в семь и еще много раз тоньше людей. Людям,
чтобы понимать друг друга, нужны внешние отличия, слова, изменения голоса, взгляды и
прикосновения. Я же познаю их души просто, одним внутренним чутьем. Я чувствую тайными,
неведомыми, дрожащими путями, как их души краснеют, бледнеют, трепещут, завидуют,
любят, ненавидят. Когда Хозяина нет дома, я издали знаю: счастье или несчастье постигло
его, и я радуюсь или грущу.

Говорят про нас: такая-то собака добра, такая-то – зла. Нет. Зол или добр, храбр или труслив,
щедр или скуп, доверчив или скрытен бывает только человек. А по нему и собаки, живущие с
ним под одной кровлей.

Я позволяю людям гладить себя. Но я предпочитаю, если мне протягивают сначала открытую
ладонь. Лапу когтями вверх я не люблю. Многолетний собачий опыт учит, что в ней может
таиться камень (меньшая дочка Хозяина, моя любимица, не может выговорить «камень», а
говорит «кабин»). Камень – вещь, которая летит далеко, попадает метко и ударяет больно.
Это я видел на других собаках. Понятно, в меня никто не осмелится швырнуть камнем!

Какие глупости говорят люди, будто бы собаки не выдерживают человеческого взгляда. Я
могу глядеть в глаза Хозяина хоть целый вечер, не отрываясь. Но мы, собаки, отводим глаза
из чувства брезгливости. У большинства людей, даже у молодых, взгляд усталый, тупой и
злой, точно у старых, больных, нервных, избалованных хрипучих мосек. Зато у детей глаза
чисты, ясны и доверчивы. Когда дети ласкают меня, я с трудом удерживаюсь, чтобы не
лизнуть кого-нибудь из них прямо в розовую мордочку. Но Хозяин не позволяет, а иногда
даже погрозит плеткой. Почему? Не понимаю. Даже и у него есть свои странности.

О косточке. Кто же не знает, что это самая увлекательная вещь в мире. Жилки, внутренность
ноздреватая, вкусная, пропитанная мозгом. Над иным занимательным

мосолком можно охотно потрудиться от завтрака до обеда. И я так думаю: кость – всегда

Page 34/111