Page 39 - Белый пудель

Даниловское. В моем распоряжении был старинный деревянный дом в два этажа и в
четырнадцать больших комнат. Отопить его весь – нечего было и думать, хотя дрова были
свои и – в любом количестве. Поэтому топил я ежедневно только одну комнату, самую из них
малую, в которой жил, работал и спал; топил ее собственноручно, так же как сам и подметал
ее, и ставил себе самовар, и оттаивал воду для умывания. Никто из соседнего крестьянства
не соглашался идти ко мне для услуг или на кухню: ни бабы, ни мужики, ни парнишки, хотя у
меня с деревенскими и были прекрасные отношения, хотя крестьянство здесь и считалось
бедноватым, хотя я и сулил за пустячную службу царскую плату, подумайте: целых три рубля
в месяц.

Обегали вовсе не меня, а именно тот большой, старый, серый с белыми колоннами дом, в
котором я жил. Во всех соседских деревнях: в Трестенке, Бородине, Никифорове, Осиновке,
Высотине, Свистунах да, пожалуй, во всем Устюженском уезде, – каждый мужик твердо знал
и крепко верил, что в даниловском доме на чердаке находится черный гроб, а в гробе этом
лежит огромная страшная мертвая нога и что по ночам нога эта ходит по всему дому и горько
плачет, взывая о погребении.

Сколь эти рассказы ни казались вздорными, однако – странно сказать – в них была доля
истины. Однажды, роясь на чердаке среди пыльного векового мусора, я наткнулся на
солидный черный ящик с застежками, формою похожий не то на футляр для какого-то
музыкального инструмента, а, пожалуй, и на гроб. Я открыл его. В нем действительно лежала
нога, но вовсе не мертвая, а искусственная, прекрасно сработанная, со ступней, все как
следует, и обтянутая превосходной толстой голландской замшей. Тут же я нашел и костыль к
ней. Судя по размерам этих вещей, я убедился, что ими пользовался когда-то человек
большого на редкость роста. Позднее я даже узнал, кому из героев войны 1812 года она
служила при жизни: генералу Кривцову, другу Пушкина. Он потерял свою естественную ногу в
бою под Кульмом. Это ему писал Пушкин: «Ты без ноги, а я женат, или почти…»

Как бы то ни было, благодаря «Мертвой Ноге» я в этом огромном доме был осужден на
одиночество, в условиях Робинзона до его встречи с Пятницей. Зато я смело мог бы держать
все двери в доме раскрытыми настежь, если бы, конечно, не глубокая зима и не
пронзительные ветры, которые и без того гуляли по двум этажам и по чердаку ветхого
столетнего дома, воя в трубах, визжа в щелях, свистя в дырявых рамах. Признаюсь, порою по
ночам и мне становилось жутковато…

Кроме меня, обитал в усадьбе, через двор от меня, в маленьком низеньком флигельке,
управляющий Арапов; там же ютилась экономка, она же и стряпуха, престарелая Елена
Степановна; да еще по утрам рубил дрова, крякая и кашляя, какой-то дедушка Иван; где он
ночевал – не знаю; похож он был на рождественского Деда Мороза.

Арапов ко мне по вечерам никогда не заглядывал. Он тоже слышал о «Ноге». Его
боязливость меня удивляла: был он раньше, во время японской войны, храбрым матросом,
принимал участие в Цусимском бое, спасал свою жизнь вплавь после того, как корабль
взорвали, и был выловлен из воды японцами, взявшими его в плен.

Я у него обедал и ужинал. Днем он иногда забегал ко мне – у меня находился склад пороха,
дроби, шомполов, пистонов и разных машинок для снаряжения патронов. Но он очень бывал
недоволен, когда я предлагал ему лично удостовериться в том, что в черном ящике лежит
обыкновенное изделие рук человеческих из дерева и замши. Он каждый раз отворачивался,
отмахивался, тряс головой и кричал:

– Умоляю вас, умоляю, не надо!.. Видеть не могу мертвецов!.. – Ничего я с ним не мог
поделать.

Но был Арапов страстным охотником и, что еще важнее, хорошим товарищем на охоте. А

Page 39/111