Page 43 - Белый пудель

Я стоял со стороны, и мне все было слышно и видно. Я видел, как Арапов прицелился. Потом
из кустов выскочил светло-бурый заяц. Тотчас же белый дымок вырвался из араповского
ружья, и одновременно с ним заяц перекувыркнулся через голову и лег в снег. Потом
раздался слабый – пук! – это был выстрел. И потом уже из кустов вырвался громко плачущий
Завирай.

Он с разбега ткнулся в заячье тело и тут же присел на зад. Когда мы подошли к нему, он
представлял комически печальное зрелище: наморщенная морда опущена вниз, уши висят,
общий вид скорбный – ну, ни дать ни взять лицемерная вдова. Но когда я ему бросил заячью
лапку, тот самый сустав, который дамы употребляют для румян, – он поймал ее на лету,
сочно хрустнул ею и мгновенно проглотил. И с этого момента он сделался первоклассным
гончим псом. В то же утро он без всяких наших намеков и указаний стал сам разыскивать
заячьи следы, гнал зайцев чутко и безошибочно; и с охотничьей страстью умел соединять
хладнокровный расчет. Он выгнал на нас в этот день еще четырех зайцев; одного из них во
второй раз положил Арапов, другого – я. И над каждым из них он неизменно (как и всегда
потом) устраивал фигуру грустной вдовы… Вскоре он стал знаменитостью на весь уезд, но
слава не испортила его кроткого и чистого характера.

А сейчас я расскажу об одном случае, в котором Завирай проявил такую преданную дружбу,
такую силу доброй воли и такую сообразительность, какие и среднему человеку сделали бы
большую честь.

Зима переламывалась. Откуда-то издалека стало попахивать весною. Мы с Араповым
выбрали одно весеннее утро, чтобы, может быть, в последний раз до будущей осени пойти по
зайцам. Завирая не надо было приглашать. Он пошел с нами со всегдашней своей
сдержанной, серьезной радостью.

И, конечно, увязалась за нами вся эта непрошеная, бестолковая деревенская собачня: и
кладбищенский Чубарик, и Серко, и Султан, и Кадошка с Барбоской, и Султан с Патрашкой, –
словом, все, кто только умел и мог мешать охоте.

Работал-то всегда один только Завирайка со свойственной ему неутомимой и
требовательной энергией. Независимые дворняжки охотились сами по себе. Они обнюхивали
ежовые, кротовые и мышьи норы и пробовали их разрывать лапами, лаяли на свежий птичий
и заячий помет. Очень скоро мы их перегоняли, и они совсем терялись из вида. «Вообще, –
говорил не раз Арапов, – эту сволочь надо бы давным-давно перестрелять». Но – шутил. Он
был добрейшим малым.

Однако в этот день мы не увидели ни разу даже заячьего хвоста. Все поля, лужайки, лесные
тропки были сплошь избеганы и перетоптаны зайцами, по определить, новые это следы или
старые – не было никакой возможности. Завирайка рылся носом в снегу и отчаянно фыркал.
Бросив след, он опять возвращался к нему, снова нюхал, недоумевая, и потом, повернувшись
к нам, устремлял на нас свои ярко-рыжие глаза. Он будто бы говорил нам: «Ну хорошо, ну
пошли мы за зайцами, но где же, о мудрецы, о огненные люди, где наши зайцы?»

Мы зашли далеко. Стало уже смеркаться. Мягкий снег липнул на валенках, и они промокли.
Мы решили пойти домой. Прощайте, зайцы, до будущего чернотропа. Завирай разочарованно
бежал впереди.

На выгоне, как и всегда, присоединилась к нам вся свора анархических дворняг. Им трудно
было идти. Рыхлый снег забивался твердыми комками под лапы, и надо было эти комки
ежеминутно выкусывать.

Мы уже почти подходили к усадьбе, как вдруг беззвучно начал падать с темного неба густой
крупный снег. В несколько минут он покрыл все следы: и заячьи, и человечьи, и санные, и так
же скоро перестал.

Page 43/111