Page 53 - Белый пудель

берегов далеко, силы ослаблены дальним полетом… Тогда погибает вся стая, за
исключением малой частицы наиболее сильных. Счастие для птиц, если встретится им в эти
ужасные минуты морское судно. Целой тучей опускаются они на палубу, на рубку, на снасти,
на борта, точно вверяя в опасности свою маленькую жизнь вечному врагу – человеку. И
суровые моряки никогда не обидят их, не оскорбят их трепетной доверчивости. Морское
прекрасное поверье говорит даже, что неизбежное несчастье грозит тому кораблю, на
котором была убита птица, просившая приюта.

Гибельными бывают порою и прибрежные маяки. Маячные сторожа иногда находят по утрам,
после туманных ночей, сотни и даже тысячи птичьих трупов на галереях, окружающих
фонарь, и на земле, вокруг здания. Истомленные перелетом, отяжелевшие от морской влаги
птицы, достигнув вечером берега, бессознательно стремятся туда, куда их обманчиво манят
свет и тепло, и в своем быстром лете разбиваются грудью о толстое стекло, о железо и
камень. Но опытный, старый вожак всегда спасет от этой беды свою стаю, взяв заранее
другое направление. Ударяются также птицы и о телеграфные провода, если почему-нибудь
летят низко, особенно ночью и в туман.

Сделав опасную переправу через морскую равнину, скворцы отдыхают целый день и всегда в
определенном, излюбленном из года в год месте. Одно такое место мне пришлось как-то
видеть в Одессе, весною. Это дом на углу Преображенской улицы и Соборной площади,
против соборного садика. Был этот дом тогда совсем черен и точно весь шевелился от
великого множества скворцов, обсевших его повсюду: на крыше, на балконах, карнизах,
подоконниках, наличниках, оконных козырьках и на лепных украшениях. А провисшие
телеграфные и телефонные проволоки были тесно унизаны ими, как большими черными
четками. Боже мой, сколько там было оглушительного крика, писка, свиста, трескотни,
щебетания и всяческой скворчиной суеты, болтовни и ссоры. Несмотря на недавнюю
усталость, они точно не могли спокойно посидеть на месте ни минутки. То и дело сталкивали
друг друга, срываясь вверх и вниз, кружились, улетали и опять возвращались. Только старые,
опытные, мудрые скворцы сидели в важном одиночестве и степенно чистили клювами
перышки. Весь тротуар вдоль дома сделался белым, а если неосторожный пешеход, бывало,
зазевается, то беда грозила его пальто и шляпе.

Перелеты свои скворцы совершают очень быстро, делая в час иногда до восьмидесяти верст.
Прилетят на знакомое место рано вечером, подкормятся, чуть подремлют ночь, утром – еще
до зари – легкий завтрак, и опять в путь, с двумя-тремя остановками среди дня.

Итак, мы дожидались скворцов. Подправили старые скворечники, покривившиеся от зимних
ветров, подвесили новые. Их у нас было три года тому назад только два, в прошлом году
пять, а ныне двенадцать. Досадно было немного, что воробьи вообразили, будто эта
любезность делается для них, и тотчас же, при первом тепле, заняли скворечники.
Удивительная птица этот воробей, и везде он одинаков – на севере Норвегии и на Азорских
островах: юркий, плут, воришка, забияка, драчун, сплетник и первейший нахал. Проведет он
всю зиму нахохлившись под застрехой или в глубине густой ели, питаясь тем, что найдет на
дороге, а чуть весна – лезет в чужое гнездо, что поближе к дому, – в скворечье или
ласточкино. А выгонят его, он как ни в чем не бывало… Ерошится, прыгает, блестит
глазенками и кричит на всю вселенную: «Жив, жив, жив! Жив, жив, жив!» Скажите,
пожалуйста, какое приятное известие для мира!

Наконец девятнадцатого, вечером (было еще светло), кто-то закричал: «Смотрите –
скворцы!»

И правда, они сидели высоко на ветках тополей и, после воробьев, казались непривычно
большими и чересчур черными. Мы стали их считать: один, два, пять, десять, пятнадцать… И
рядом у соседей, среди прозрачных по-весеннему деревьев, легко покачивались на гибких
ветвях эти темные неподвижные комочки. В этот вечер у скворцов не было ни шума, ни возни.

Page 53/111