Page 56 - Белый пудель

В зверинце

В походном, наскоро сколоченном из досок зверинце Иоганна Миллера сторожа еще не
успели зажечь ламп для вечернего представления. На всем лежит тяжелая полумгла.
Железные решетки, клетки, барьеры, скамейки, столбы, поддерживающие крышу, кадки с
водою и ящики для песка кажутся при этом умирающем мерцании осеннего вечера
нагроможденными в беспорядке. Воздух насыщен острым запахом мелких хищников: лис,
куниц и рысей, – смешанным с запахом испортившегося сырого мяса и птичьего помета.

Вздрагивая от холода и тесно прижавшись друг к другу, пленники тяжело дремлют в своих
клетках. В этот час они отдыхают от назойливого любопытства публики.

Желтые, серые, краснохвостые попугаи нахохлились на своих жердочках, привязанные к ним
тонкими цепочками за ноги. Большой старый слон, который в темноте кажется издали
безобразной громадой, дремлет, перекачиваясь на своей площадке с ноги на ногу, и то
развивает, то свивает гибкий хобот. Обезьяны сбились в тесную кучу в самом дальнем углу
своего помещения. Некоторые нежно обняли друг дружку за шею; одна положила голову на
колени соседке. Выражения лиц у них у всех печально-покорные, и теперь они больше, чем
когда-либо, похожи на людей. В самом конце зверинца, на низкой насести, сидит старый
орел, общипанный, облезлый и сгорбленный. Он не спит. Его неподвижные глаза смотрят в
темноту со всегдашней непримиримой и гордой ненавистью.

Тяжелая, угнетающая тишина изредка прерывается странными звуками: то будто вздох
продолжительный вырвется из чьей-то громадной груди, то стон послышится, то отрывистый
хохот сумасшедшей гиены, которая недавно заболела и теперь целыми часами кружится с
необыкновенной быстротой на одном месте, пока не упадет без сил.

Цезарь спит и тихо, точно бредящая собака, взвизгивает во сне. Одна из его могучих желтых
лап высунулась в ту щель внизу решетки, куда просовывают пищу, и небрежно свесилась
наружу. Голову он спрятал в другую лапу, согнутую в колене, и сверху видна только густая
темная грива. Рядом с ним свернулась в клубок, точно спящая кошечка, его львица. Цезарь
спит беспокойно и иногда вздрагивает. Дыхание клубами горячего пара вылетает из его
широких ноздрей.

Тревожный, но блаженный сон снится Цезарю.

Над хладеющей после дневного жара пустыней всплыл громадный, блестящий диск месяца,
и пустыня ожила, и проснулась, и заговорила миллионами голосов. Проснулся и он,
властелин пустыни, и медленными шагами выходит из зарослей, куда загнало его в полдень
солнце и где он после кровавого пира, утолив из ручья жажду, спал в тени до наступления
ночи. Какой простор перед его расширенными очами! Только и видно что синее небо да
безбрежная пустыня. Всей своей могучей грудью вдыхает лев свежеющий воздух и вдруг
оглушительным, царственным ревом потрясает воздух пустыни. И все смолкает, объятое
ужасом. С фырканьем и топотом вскакивают и мчатся через пустыню испуганные стада
антилоп и зебров…

Лев крадется к тому ручью, куда каждый день ходят пить воду стада буйволов, и прячется
между камнями. Ни один мускул его бархатного тела не шевелится, но весь он уже сжался и
приготовился для огромного прыжка. Вдали раздается грузный топот, земля гудит и
вздрагивает под тяжелыми копытами. Это идут на водопой буйволы. Передовые тревожно и
громко обнюхивают землю и бьют себя хвостами по бокам. Лев не шевелится, но задние ноги
его, точно две стальные сжатые пружины, готовы каждую секунду выпрямиться со страшною

Page 56/111