Page 60 - Белый пудель

В зверинце сделалось совсем тихо, слышно было только, как шипел бенгальский огонь в руке
у Карла да стонал и ворчал Цезарь в углу клетки.

Что затем произошло – никто не мог дать себе отчета. Послышался потрясающий крик Карла,
ужасный рев Цезаря и львицы, три оглушительных выстрела, испуганные крики зрителей и
безумный, отчаянный старческий вопль: «Карль-хен! Карльхен! Карльхен!..»

На полу клетки лежал Карл, весь истерзанный, с переломанными руками, ногами и ребрами,
но еще живой; сзади него львица, которой пуля Иоганна попала в череп, и рядом с ней – в
последней агонии – Цезарь.

Бледные, перепуганные зрители стояли вокруг клетки в немом ужасе и не трогались с места,
несмотря на упрашивания сторожа оставить зверинец.

<1895>

На реке

– Паныч! А паныч! – послышался за окном торопливый шепот.

Я лежал на кровати, не раздеваясь, и как ни боролся с дремотой, но именно в эту самую
минуту она уже начинала закачивать меня своим томным дыханием. Вслед за шепотом
раздался осторожный, но настойчивый стук пальцев по стеклу. Это вызывал меня наш старый
повар Емельян Иванович, с которым мы уговорились идти ночью ловить на мясо раков. Я
встал и, стараясь не шуметь, отворил окошко. Через минуту я уже очутился на земле, возле
Емельяна Ивановича, дрожа спросонок и от волнения, возбуждаемого во мне предстоящим
удовольствием.

– Мамашенька не проснулись? – спросил тревожным шепотом Емельян Иванович.

– Нет, нет, никто не слыхал… Вы все захватили, Емельян Иванович? И сачок? И мясо? И
лейку?

– Тсс… не шумите, паныч… Мамашенька проснутся, так нас обоих заругают… Ну, идем, что
ли.

Мы пошли вдоль пустыря узкой дорожкой, между двумя стенами густого, высокого, гораздо
выше человеческого роста, бурьяна… Мне все казалось, что вот-вот я натолкнусь на какое-то
препятствие, и потому я часто останавливался и, крепко жмуря глаза, протягивал вперед
руки. Мне было несколько жутко, но новизна впечатлений, а главное – их запретность,
придавали им такую острую прелесть, что даже и теперь, через двадцать пять лет, вспоминая
об этой ночи, я испытываю радостное и тоскливое стеснение в груди.

Вдруг я наткнулся на Емельяна Ивановича. Он стоял и копошился над чем-то в темноте.

– Что вы делаете, Емельян Иванович? – спросил я, ощупывая руками его спину.

Старик, видимо, старался что-то отвинтить. Он отвечал мне с расстановками, тяжело пыхтя
от усилий:

– Да вот хочу… ишь ты, как завернули, прах их возьми… хочу… крышку снять с факела…
заржавела, должно быть… ну, теперь пошла… пошла… готово!..

Page 60/111