Page 61 - Белый пудель

Я услышал чирканье спички, и керосиновый факел вспыхнул красным, коптящим,
колебающимся пламенем. Лицо Емельяна Ивановича сделалось суровым и странно
изменилось. От густых бровей, носа и усов легли на него длинные, косые, дрожащие тени.
Мы пошли дальше. Теперь мне стало еще жутче, чем в темноте. Хорошо знакомые кусты
бурьяна казались толпою обступивших нас со всех сторон призраков, тонких и расплывчатых.
Пламя факела трепетало с тихим рокотом, длинная тень шедшего впереди Емельяна
Ивановича металась то вправо, то влево, а длинные призраки волновались, забегали вперед,
падали на землю и быстро убегали назад, исчезая в темноте за моей спиною; иногда они
вдруг сдвигались в тесную толпу и покачивались, точно о чем-то сговариваясь между собой.

Бурьян кончился. Перед нами расстилалось поле. Запах липы сменился острым запахом
росистой травы и меда. От недалекого Булавина повеяло прохладой. В степи кричали
миллионы кузнечиков, и кричали так странно, громко и ритмично, что казалось, будто кричит
всего один кузнечик.

Мы спустились к узенькой речке, которая ровной, спокойной, темной полосой протекала
между невысокими, но крутыми берегами, поросшими густым лозняком. Около берега вода
мелодично и монотонно хлюпала, огибая заливчики и обнажая корни кустов. Емельян
Иванович выбрал между двумя ивами удобное сухое местечко и воткнул длинную палку
факела в глинистое дно, недалеко от берега. На воду тотчас же легло большое, дрожащее
мутно-коричневое пятно, в середине которого зарябилось яркое отражение огня.

Наши приготовления были несложны. Мы обвязали тонкой бечевкой крест-накрест большой
кусок мяса; на аршин выше пристроили поплавок из сухой веточки, и затем Емельян
Иванович опустил эту приманку в воду, держа другой конец в руках. Я должен был с сачком,
сделанным из моей старой соломенной шляпы, дожидаться, когда рак появится над водой,
чтобы подхватить его. Жирное мясо опускалось очень медленно, точно тая в коричневой
воде. Я долго еще видел его под водою; наконец оно исчезло, и поплавок стал неподвижно.

– Вот мы теперь с вами, паныч, и табачок покурим, – сказал Емельян Иванович, усаживаясь
получше и расправляя ревматические ноги. – Ишь, на том берегу и лошадки пасутся… травку
себе кушают…

Я загородил глаза ладонью от света. Река в этом месте была не широка, всего шагов десять
или пятнадцать, и я разглядел двух лошадей. Одна – белая – стояла боком и, повернув к нам
костлявую шею, смотрела на нас пристально и равнодушно. Дальше за ней виднелась только
морда, наклоненная к земле, и связанные ноги другой лошади, должно быть, гнедой или
рыжей масти; я слышал, как она звучно фыркала и хрустела челюстями, пережевывая траву.
Еще дальше – глаз тонул в непроницаемой, густой тьме, из которой выдвигалось вперед
несколько ближних кустов, захваченных светом факела; сплошные купола их бледных, тонких
и длинных листьев казались какой-то причудливой оперной декорацией. Звезды отражались в
воде, мерцая и расплываясь.

Поплавок дрогнул и стал колыхаться.

Я зашептал взволнованно:

– Емельян Иванович… Клюет! Тащите ради Бога!..

Но старик только покачал с досадою головой. Поплавок продолжал двигаться, описывая круги
и изредка коротко ныряя передней частью под воду. Я – стараясь не дышать, упершись
ногами в торчащий из реки пень и протянув вперед палку с сачком – мучился нетерпеливым
ожиданием. Вдруг поплавок совершенно исчез под водою. Емельян Иванович медленно
потянул веревку вверх. Через минуту я увидел казавшийся громадным кусок мяса и клешни
вцепившегося в него рака.

Page 61/111