Page 15 - Майская ночь, или Утопленница

видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю, о чём говорил ты сего вечера с
Ганною? О! я знаю всё. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю,
но после не погневайся…

Сказавши это, она показала кулак и быстро ушла, оставив в остолбенении голову. «Нет, тут
не на шутку сатана вмешался», – думал он, сильно почёсывая свою макушку.

– Поймали! – вскрикнули вошедшие в это время десятские.

– Кого поймали? – спросил голова.

– Дьявола в вывороченном тулупе.

– Подавайте его! – закричал голова, схватив за руки приведённого пленника. – Вы с ума
сошли: да это пьяный Каленик!

– Что за пропасть! в руках наших был, пан голова! – отвечали десятские. – В переулке
окружили проклятые хлопцы, стали танцевать, дёргать, высовывать языки, вырывать из рук…
чёрт с вами!.. И как мы попали на эту ворону вместо его, бог один знает!

– Властью моею и всех мирян даётся повеление, – сказал голова, – изловить сей же миг сего
разбойника; а оным образом и всех, кого найдёте на улице, и привесть на расправу ко мне!..

– Помилуй, пан голова! – закричали некоторые, кланяясь в ноги. – Увидел бы ты, какие хари:
убей бог нас, и родились и крестились – не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан
голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмётся вылить
переполоху.

– Дам я вам переполоху! Что вы? не хотите слушаться? Вы, верно, держите их руку! Вы
бунтовщики? Что это?.. Да, что это?.. Вы заводите разбои!.. Вы… Я донесу комиссару! Сей же
час! слышите, сей же час. Бегите, летите птицею! Чтоб я вас… Чтоб вы мне…

Все разбежались.

V. Утопленница

Не беспокоясь ни о чём, не заботясь о разосланных погонях, виновник всей этой кутерьмы
медленно подходил к старому дому и пруду. Не нужно, думаю, сказывать, что это был Левко.
Чёрный тулуп его был расстёгнут. Шапку держал он в руке. Пот валил с него градом.
Величественно и мрачно чернел кленовый лес, стоявший лицом к месяцу. Неподвижный пруд
подул свежестью на усталого пешехода и заставил его отдохнуть на берегу. Всё было тихо; в
глубокой чаще леса слышались только раскаты соловья. Непреодолимый сон быстро стал
смыкать ему зеницы; усталые члены готовы были забыться и онеметь; голова клонилась…
«Нет, эдак я засну ещё здесь!» – говорил он, подымаясь на ноги и протирая глаза. Оглянулся:
ночь казалась перед ним ещё блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние
примешалось к блеску месяца. Никогда ещё не случалось ему видеть подобного. Серебряный
туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле. С
изумлением глядел он в неподвижные воды пруда: старинный господский дом,
опрокинувшись вниз, виден был в нём чист и в каком-то ясном величии. Вместо мрачных
ставней глядели весёлые стеклянные окна и двери. Сквозь чистые стёкла мелькала позолота.
И вот они, казалось, умирали в томлении и неге, слышался шелест и трещание кузнечиков
или гудение болотной птицы, ударявшей скользким носом своим в широкое водное зеркало.
Какую-то сладкую тишину и раздолье ощутил Левко в своём сердце. Настроив бандуру,

Page 15/20