Page 28 - Ночь перед Рождеством

не всё: я ещё не поблагодарил тебя.

Тут, схвативши хворостину, отвесил он ему три удара, и бедный чёрт припустил бежать, как
мужик, которого только что выпарил заседатель. Итак, вместо того чтобы провесть,
соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен. После сего
Вакула вошёл в сени, зарылся в сено и проспал до обеда. Проснувшись, он испугался, когда
увидел, что солнце уже высоко: «Я проспал заутреню и обедню!» Тут благочестивый кузнец
погрузился в уныние, рассуждая, что это, верно, Бог нарочно, в наказание за грешное его
намерение погубить свою душу, наслал сон, который не дал даже ему побывать в такой
торжественный праздник в церкви. Но, однако ж, успокоив себя тем, что в следующую неделю
исповедается в этом попу и с сегодняшнего же дня начнёт бить по пятидесяти поклонов через
весь год, заглянул он в хату; но в ней не было никого. Видно, Солоха ещё не возвращалась.
Бережно вынул он из пазухи башмаки и снова изумился дорогой работе и чудному
происшествию минувшей ночи; умылся, оделся как можно лучше, надел то самое платье,
которое достал от запорожцев, вынул из сундука новую шапку из решетиловских смушек с
синим верхом, которой не надевал ещё ни разу с того времени, как купил её ещё в бытность в
Полтаве; вынул также новый всех цветов пояс; положил всё это вместе с нагайкою в платок и
отправился прямо к Чубу.

Чуб выпучил глаза, когда вошёл к нему кузнец, и не знал, чему дивиться: тому ли, что кузнец
воскрес, тому ли, что кузнец смел к нему прийти, или тому, что он нарядился таким щёголем и
запорожцем. Но ещё больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед
ним новёхонькую шапку и пояс, какого не видано было на селе, а сам повалился ему в ноги и
проговорил умоляющим голосом:

— Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь
сам; во всём каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным батьком,
вместе хлеб-соль ели и магарыч пили.

Чуб не без тайного удовольствия видел, как кузнец, который никому на селе в ус не дул,
сгибал в руке пятаки и подковы, как гречневые блины, тот самый кузнец лежал у ног его. Чтоб
ещё больше не уронить себя, Чуб взял нагайку и ударил его три раза по спине.

— Ну, будет с тебя, вставай! старых людей всегда слушай! Забудем всё, что было меж нами!
Ну, теперь говори, чего тебе хочется?

— Отдай, батько, за меня Оксану!

Чуб немного подумал, поглядел на шапку и пояс: шапка была чудная, пояс также не уступал
ей; вспомнил о вероломной Солохе и сказал решительно:

— Добре! присылай сватов!

— Ай! — вскрикнула Оксана, переступив через порог и увидев кузнеца, и вперила с
изумлением и радостью в него очи.

— Погляди, какие я тебе принёс черевики! — сказал Вакула, — те самые, которые носит
царица.

— Нет! нет! мне не нужно черевиков! — говорила она, махая руками и не сводя с него очей, —
я и без черевиков… — Далее она не договорила и покраснела.

Кузнец подошёл ближе, взял её за руку; красавица и очи потупила. Ещё никогда не была она
так чудно хороша. Восхищённый кузнец тихо поцеловал её, и лицо её пуще загорелось, и она

Page 28/37