Page 25 - Ночь перед Рождеством
P. 25
почему ж не жить как-нибудь?…
Потёмкин поморщился, видя, что запорожцы говорят совершенно не то, чему он их учил…
Один из запорожцев, приосанясь, выступил вперёд:
— Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили? Разве держали мы руку
поганого татарина; разве соглашались в чём-либо с турчином; разве изменили тебе делом
или помышлением? За что ж немилость? Прежде слышали мы, что приказываешь везде
строить крепости от нас; после слышали, что хочешь поворотить в карабинеры[52]; теперь
слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско? тем ли, что перевело твою
армию через Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев?…
Потёмкин молчал и небрежно чистил небольшою щёточкою свои бриллианты, которыми были
унизаны его руки.
— Чего же хотите вы? — заботливо спросила Екатерина.
Запорожцы значительно взглянули друг на друга.
«Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите!» — сказал сам себе кузнец и вдруг
повалился на землю.
— Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев
будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни
один швец ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы
моя жинка надела такие черевики!
Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже. Потёмкин и хмурился и улыбался
вместе. Запорожцы начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошёл.
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то
это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право,
мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на
стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько бледным лицом,
которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами показывал, что он не
принадлежал к числу придворных, — предмет, достойный остроумного пера вашего!
— Вы, ваше императорское величество, слишком милостивы. Сюда нужно, по крайней мере,
Лафонтена! — отвечал, поклонясь, человек с перламутровыми пуговицами.
— По чести скажу вам: я до сих пор без памяти от вашего «Бригадира»[53]. Вы удивительно
хорошо читаете! Однако ж, — продолжала государыня, обращаясь снова к запорожцам, — я
слышала, что на Сечи у вас никогда не женятся.
— Як же, мамо! ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, — отвечал тот самый
запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец,
зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым,
обыкновенно называемым мужицким наречием. «Хитрый народ! — подумал он сам себе, —
верно, недаром он это делает».
— Мы не чернецы[54], — продолжал запорожец, — а люди грешные. Падки, как и всё честное
христианство, до скоромного. Есть у нас немало таких, которые имеют жён, только не живут с
ними на Сечи. Есть такие, что имеют жён в Польше; есть такие, что имеют жён в Украйне;
есть такие, что имеют жён и в Турещине.
В это время кузнецу принесли башмаки.
Page 25/37
